Читать «Севастопольский вальс» онлайн - страница 208

Мы отправились в одну из палат для обер-офицеров. На больничной койке лежал человек еще даже более азиатского вида, чем я. Иван Иванович сказал, указывая больному на меня:

– Кирсан Тагирович, это доктор Николаев. Александр Николаевич, это есаул Войска Донского Кирсан Тагирович Даваев.

«Даваев! – подумал я. – Вряд ли родственник моей несостоявшейся невесты… Скорее однофамилец. Не знал, что среди казаков тоже бывают калмыки…»

При обследовании есаула мне стало ясно, что диагноз Ивана Ивановича, скорее всего, правильный. Эх, будь у меня хотя бы ультразвук… Но за неимением гербовой пишем на простой.

В ходе дальнейших расспросов оказалось, что живот у есаула болит уже три дня; просто Даваев считал, что жалобы на здоровье не украшают мужчину. Он бы и дальше ничего не говорил, но медперсонал заметил неладное, и Иван Иванович сумел-таки быстро сориентироваться. Иначе героя Альмы уже бы везли на родину в холодном виде, где бы и предали огню. Да и сейчас медлить нельзя было ни минуты.

Мы успели. Скорее всего, через каких-нибудь полчаса-час произошел бы разрыв аппендикса, с последующим перитонитом и летальным исходом.

А на следующий день явилась его дочь; как я узнал позднее, ее мать была донской казачкой, умершей при родах дочери. Поэтому Даваев и привез ее в Севастополь, где она жила на его квартире под присмотром бабушки, Анны Ивановны, и училась на курсах сестер милосердия. Но ничего этого я тогда не знал.

Когда я ее увидел, то у меня сердце ухнуло и заколотилось, как сумасшедшее – передо мной стояла копия моей Светы.

Увидев меня, она зарычала на меня, как рассерженная росомаха:

– Где мой отец? Что вы с ним сделали? Где доктор Кеплер?

– А как фамилия вашего отца? – спросил я.

– Есаул Даваев! А вот вы кто такой?

Да, внешнее сходство со Светой определенно было, разве что моя несостоявшаяся любовь была на полголовы выше. Только вот если Света была мягкой и необыкновенно женственной, поистине «небесным созданием», то эта девица, такое у меня сложилось тогда впечатление, происходила из несколько иных сфер.

– Я – доктор Николаев, мадемуазель Даваева. У вашего отца начался аппендицит, и мне пришлось его прооперировать.

– Почему моего отца, есаула, оперировал какой-то азиатский молокосос? Почему не сам доктор Кеплер?

– Доктор Кеплер был моим ассистентом при операции, мадемуазель.

– Подождите, подождите, а это не про вас писали недавно «Севастопольские вести»? «Доктор-чародей!» Ну и что, чародей, вы сделали с моим папа?

– Он идет на поправку, мадемуазель. Завтра уже можно будет его навестить. Сегодня, увы, лучше не надо.

– А вы уверены, что мой отец выздоровеет?

– Уверен может быть лишь Господь Бог, мадемуазель. Но шансы на полное выздоровление – девяносто девять из ста. И я сделаю все, чтобы этого добиться.

Моя рассерженная собеседница вдруг улыбнулась, и лицо ее преобразилось. Вместо рассерженной фурии передо мной стояла скромная и застенчивая красавица. Какой-то закоулок моей памяти услужливо мне напомнил, что имя «Светлана» тогда встречалось лишь в литературе – его придумал Востоков в самом начале XIX века, а сделал знаменитым Жуковский в одноименной поэме. Но в обиход оно вошло лишь после победы исторического материализма в 20-х годах ХХ века. И что имя «Ольга» – от скандинавского «Хельга» – и означало примерно то же самое, сиречь – «светлая».