Читать «Буриданы» онлайн - страница 186

Приехав из Германии, он поначалу думал, что скоро позовет Беттину в гости, но затем отверг этот план, не только из-за стесненных домашних условий, но и потому, что вся здешняя жизнь опять казалась ему, как и после Москвы, провинциальной, жалкой. Когда он уезжал, в Эстонии по крайней мере не было фашистов, теперь и они появились, и не только среди местных немцев, но и эстонцев. То, что несколько его товарищей по школе стали пылкими поклонниками Гитлера, Германа не удивило, в конце концов, эти молодые Deutschen чувствовали себя ограбленными коренной нацией, намного больше его поражало то, что сами эстонцы основали фашистскую организацию, так называемый «Союз бойцов войны освобождения». Свою униформу «бойцы» позаимствовали у фашистов Европы: черный берет, рубашка цвета хаки, галифе, ремень и высокие сапоги. Они тоже отмечали Дни флага, пели патриотические песни, дрались с социалистами (коммунистов в Эстонии не осталось, они или были убиты, или сбежали в Россию, или сидели в тюрьмах) и — что самое худшее — пытались прорваться к власти, используя опробованные Гитлером методы: ругали парламентариев, обзывая их «торговцами коровами», которые ради того, чтоб попасть в правительство, были готовы пойти на любую сделку. И еще они хвалили единовластие — но вот как раз этого действующее законодательство не предусматривало, премьер-министр, или, по-народному, «староста государства», полностью зависел от парламента, поэтому «бойцы», или «вапсы» (так сокращенно их называли от слова «вабадуссыда» — «война освобождения»), пытались путем референдума провести свой проект новой конституции. Парламент, естественно, старался им в этом помешать, но это только добавляло масла в огонь, вапсы день ото дня становились все наглее. До кровопролития еще не дошло, но Герман уже знал, что это может случиться в любую минуту — как хвастались сами вапсы, у каждого из них на чердаке спрятано оружие. Словом, Германа окружило полное дежавю — и когда он стал размышлять на эту тему, то пришел к выводу, что такой маленький народ, как эстонцы, по-видимому, вообще не способен придумать что-то оригинальное не только в искусстве, но и в политике, и оттого обречен все перенимать из-за рубежа — тоже своего рода «сила судьбы».

Отца Герман видел редко, в жизни отца был очередной трудный период (начиная с революции других как будто уже и не было), он жаловался, что Франция закрыла рынок эстонскому маслу, Германия же подняла таможенный налог на яйца то ли в четырнадцать, то ли в сорок раз — во сколько именно, Герман не запомнил, да и какое это имело значение, в любом случае было понятно, что на таких условиях яйца туда продавать невозможно; вот и не знали ни отец, ни другие эстонцы, куда девать хуторскую продукцию. Прервалась и торговля семенами, часть денег отец, правда, вложил в дело Менга, но сам в Ригу уже не ездил, содержал семью случайными заработками — если надо было где-то провести инспекцию семян, его старый знакомый Август Септембер, ставший ныне важной персоной в местном союзе кооперативов, давал эту работу отцу. И все же, когда отец возвращался из командировки, то ли с Ряпина, то ли вовсе с Сааремаа, они долго беседовали, причем, по инициативе Германа, на эстонском. Отец тогда оживлялся, казалось, он был благодарен Герману за это, и Герман про себя подумал — кто знает, может, отец всю жизнь страдал от того, что не может разговаривать с детьми на родном языке. Когда Герман, униженный, в подавленном состоянии, приехал из Германии, отец отдал ему свой кабинет — после отъезда Эрвина в Таллин «мальчишечью» заняла Лидия, она, правда, выразила готовность переселиться в комнату Софии, но Герману было неловко принять эту жертву, сестры были уже взрослые, пару первых ночей он героически спал в гостиной на диване, и после этого отец и пригласил его на мансарду. Раньше эта часть дома была для детей если не запретной зоной, то по крайней мере местом, куда просто так, даже когда играли в прятки, не поднимались — тут находились родительская спальня и отцовский кабинет, теперь же отец сказал, что он все равно почти им не пользуется. Говорил ли отец правду или нет, Герман так толком и не понял, с одной стороны, его действительно иногда по нескольку недель не было в Тарту, но с другой, Герман знал, что отцу нравится время от времени уединяться. Таким образом, это было от отца если и не широким, то в любом случае жестом, и Герман в ответ чувствовал благодарность — даже писать Беттине было неудобно, когда в любой момент кто-то мог войти в гостиную.