Читать «Шарипов А.М. - Русский мыслитель Иван Александрович Ильин - 2008» онлайн - страница 107

1 августа Ильин подал прошение о праве на жительство в Швейцарии. Для обеспечения такого права необходимо было внести определённый денежный залог. Мыслитель обращается за помощью к своему давнему знакомому-единомышленнику С.В. Рахманинову, который вновь помогает ему. «16 сентября [1938 г.] Рахманинов обеспечил необходимую кауцию в 4000 франков, — сообщает об успехе дела Ильин, — 31 октября переехали в Цолликон под Цюрихом. 4 ноября прошение начало рассматриваться. 23 ноября цолликонский совет дал право пребывания на год. 28 ноября из кантональной полиции последовал грубый отказ с предложением добыть обратную визу в прежнюю страну или убираться куда угодно. 29 ноября я был сам у кантонального директора, представил свои объяснения и категорически отказался от позора “просить обратную визу”. Он понял. На

1 декабря я получил приглашение в высшую инстанцию, в Берне. Часовая беседа — и всё разрешено. 7-го снят запрет с мебели и книг. 8 декабря вещи и книги перевезены в заранее снятую квартирку. С 10 декабря мы у себя. 19-го приглашение в Берн в не правительственное заведение. После единомыслие. Возможность литературной работы; обещание выхлопотать право на труд. После этого — глубокая реакция и прострация: с июня нервы были на диком взводе — провалился на дно самочувствия, теперь начинаю вылезать. Господь помог: “воду прошел яко сушу”...Всё с нами здесь - от мраморного обломка храма Дмитрия Солунского (от IX века с Афона), все иконы, русские картины (Нестеров, Бакшеев, Антонов, Климов), до последнего листочка моих рукописей»^.

Так, Ильины поселились в маленьком Цолликоне, пригороде Цюриха, где Иван Александрович прожил вторую половину своей эмиграции. Русская эмиграция в Швейцарии по оценке Ивана Александровича была несколько иного склада, чем в Германии и Франции: «Уровень здешних русских не идёт дальше сплетен и интриг. Поп (соборянин) злобный интриган, черносотенец и кляузник; член масонской “русской правды”. Так ничего не придумал лучшего, как на исповеди допросить меня, не масон ли я, и получив категорическое (конечно) отрицание — допустить меня к причастию и post factum объявить меня масоном... — А туземцы — считают себя законченными, каждый на свой лад, не “ищут” и свободы духовного видения лишены вовсе. Каждый имеет свою готовую карманную “ми-мистику” и ею меряет людей. Словом, я чувствую себя в беспросветной ссылке. Права на труд не имею. И удивлённо спрашиваю: “Господи! Я мнил себя слугою Твоим... Неужели я не нужен Тебе для России? Доколе же быть мне забытым в чужом архиве?!”... И — покоряюсь. Плачу, но не ропщу»^.

Удивительную подозрительность и немилосердность «коренной» русской эмиграции отмечал и И.С. Шмелёв. После смерти своей супруги, Иван Сергеевич изливал в письме свои переживания другу: «В эти недели я часто видел притчу о милосердном Самарянине. Меня утешали чужие, да, чужие, многие. Вы утешали меня, да — и Вы чувствовали себя в этом — бессильным. Да чем же, да как же в отдалении можно утешить? Чужие меня тщились утешить взглядом, слезами. Да, М. Вишняк — плакал со мной. И Фондаминский — плакал. А Семёнов и Гукасов даже не почтили память Светлой моей. Но... не от таких же — почитание памяти. Но — сухость, жёсткость наших национальных — даже в беспамятстве моём — мне кололи сердце»^.