Читать «Синагога и улица» онлайн - страница 92

— Синагогальный староста Шефтл Миклишанский виновен! Ему не пришло в голову, что и ребе тоже надо есть. Позор такому старосте! — кричали рыночные торговцы. Женщины же, со своей стороны, утверждали, что настоящие виновники — это чужаки, новоприбывшие жители двора. Ведь двор был день и ночь занят этим цыганом Мойшеле Мунвасом и его язвой Нехамеле, а также больной Грасей и ее мужем, этим мрачным садовником. Вот люди и забыли, что у них в синагоге есть такой праведник, как этот ребе. Теперь двор Лейбы-Лейзера снова станет двором сплошных хамов. Счастье еще, что есть такой сосед, как слесарь реб Хизкия. Конечно, он такой святоша, что Боже упаси, но все-таки ученый еврей.

На следующий день посланцы Заскевичей пришли в синагогу Лейбы-Лейзера на утреннюю молитву, а после молитвы обступили своего раввина. Соседи по двору подошли к их кружку с просьбой. Конечно, это их вина, что ребе их покидает, теперь уже слишком поздно это исправлять. Поэтому пусть ребе едет себе на здоровье. Они только просят его остаться на Судный день и на праздник Кущей в их синагоге, где он молился и изучал Тору целый год. Привыкшие к ссорам посланцы Заскевичей сразу же стали кипятиться:

— Чем вы заслужили, чтобы наш раввин остался у вас на Судный день и на Кущи? Может быть, большим денежным содержанием, хорошей квартирой и почетом, которые он получил от вас?

Жители двора Лейбы-Лейзера не захотели смолчать. Реб Йоэл замахал руками, давая понять, что и он тоже хочет что-то сказать:

— Мои соседи правы. Я и сам уже думал, что должен остаться на Судный день и на Кущи с евреями, среди которых жил целый год. Поезжайте, господа, с миром и благополучием в Заскевичи и передайте тамошним обывателям, что я желаю им доброго приговора и доброй подписи, а после праздников, с Божьей помощью, вернусь на должность раввина Заскевичей.

19

Осенним утром Судного дня пустые переулки и дворы выглядели золотыми. Солнце заглядывало в кривые окошки полуподвалов и чердаков, в узкие и холодные проходы и закоулки, но мало где находило человека — все были в синагогах. Свет и тени играли на опущенных ставнях и задвинутых засовах лавок и магазинов. Казалось, что последние тоже молятся — немо и неподвижно, закутавшись в талесы, сотканные из солнечных лучей. В переполненных синагогах целые сутки горели большие лампы, маленькие лампочки и люстры. Длинные поминальные свечи стояли в деревянных ящичках, наполненных песком, чтобы, не дай Бог, не случилось пожара.

Утренняя молитва подошла к середине. Спевшиеся голоса молящихся, еще не уставших от молитв, отдавались эхом в каменной пустоте извилистых переулков вокруг синагогального двора вплоть до конца Замковой улицы, где перед глазами еще свеже искрилась зелень, выглядывающая из-за барских железных оград. Но дальше, в городских садах и у берега Вилии, в то же самое время бродили молодые люди, отдалившиеся от синагоги и от молитв. Однако в Судный день и они тоже чувствовали себя чужими в аллеях городских парков среди гуляющих и смеющихся христиан. Женщины сидели на скамейках, подставляя лица чуть теплым солнечным лучам. Из-за ранней осени листья на деревьях горели всеми оттенками оранжевого, винно-красного, огненного, коричневого и желтого, как будто и городской парк тоже был синагогой, где посреди бела дня горели раскаленные лампы, свет которых сливался со светом восковых свечей.