Читать «Жмых» онлайн - страница 48

Я очень рано изжила юность. Подобно висящему на стене отрывному календарю, я срывала дни, месяцы, годы собственной жизни и без сожаления бросала их, скомкав, а ещё — позволяла это другим: кто-то делал небрежные почеркушки, освобождая стило от чернильных излишков, кто-то — забавляясь, скручивал самолётики, а кто-то — тащил с собою в сортир… Итог подобного существования предсказуем: когда будет сорван последний лист, выпотрошенную, захватанную картонку снимут со стены и швырнут в урну… Совсем недавно мне казалась закономерной эта участь, но теперь я устыдилась собственного равнодушия — его может испытывать только скотина, запертая в стойле. Я же, ощутив себя человеком, захотела выпрямиться в полный рост. Но голова тут же упёрлась в грубо сколоченные доски хлева. Жизнь моя, не имевшая раньше никакой ценности, внезапно стала очень дорогой, а выкупить её оказалось не на что — она была мне не по карману.

…Лишившись салона, я ощутила тревожное, с каждым днём всё более угнетающее чувство безысходности, бессилия и собственной никчёмности. У меня не было ни малейшего представления о том, чем заниматься дальше. Будучи при деле, каким бы безнравственным оно ни являлось, я крепко и уверенно держалась на волнах, и вот теперь словно ко дну пошла. Конечно, на вырученные после продажи салона деньги, я могла бы жить безбедно до конца своих дней, но мне хотелось посвятить себя чему-то достойному, по-настоящему полезному. Только вот чему? То, что я знала и умела, не было ни достойным, ни полезным.

Я отчаянно нуждалась в добром совете. Но к кому я могла обратиться? Друзей у меня не было. Я добровольно и абсолютно сознательно изолировала себя от остальных людей, подобно средневековому замку, опоясанному со всех сторон глубоким, заполненным водою, рвом, сооружённым в оборонительных целях. Теперь же моя душа настойчиво жаждала не просто товарища, у которого можно обрести ободрение и поддержку, а поводыря, указующего путь. Единственным, кто в полной мере соответствовал этому слову, был Луис Карлос Престес. Исходившая от него магнетическая аура самоотверженности, мужества и благородства притягивала к себе, как магнит. Но у нас с ним не было никаких точек соприкосновения. Он был из другого мира. Говорил на непонятном языке. Требовал пожертвовать собой во имя революции — а мне, уже столько натерпевшейся в этой жизни, хотелось покоя и комфорта, призывал к лишениям — а мне было что терять, воспевал какое-то мифическое всеобщее благо трудящихся — а какое мне было дело до всех этих посторонних, а им — до меня?..

Неожиданно в мыслях мелькнул образ дона Амаро Меццоджорно — вот кто, действительно, смог бы разрешить все мои сомнения. В отличие от Престеса, этот человек не имел ни чести, ни совести, но в здравомыслии ему отказать было нельзя: его неизменная железная логика и объективный взгляд на вещи всегда поражали меня и невольно заставляли принимать его сторону. И в отличие от Престеса, он изъяснялся на понятном мне языке.