Читать «Две матери» онлайн - страница 7

— Вот, Инночка, твоя другая мама. Ведь ты полюбишь ее?

Инночка, не поднимая глаз, кивнула головой и вдруг кинулась к отцу. Петр подхватил ее на руки и так крепко прижал к себе, что она закричала:

— Папа, больно!

И потом вдруг залилась радостным детским смехом.

— Я играла, папочка, в тачки и в тебя… Я тебе все, все покажу!.. И моей, и другой маме покажу, и всем, всем!

Последняя неловкость исчезла при этом «высочайшем» признании другой мамы. Опять заговорили все радостно, легко, просто.

— Ах, ведь я забыла взять мой багаж! — спохватилась Вера, — и по квитанции и у носильщика… Да, вспомнила номер: 55. Два по пяти.

— Ну, это потом. Съездим вместе… Здесь не пропадет… Буржуа честные, — засмеялась Ирина. — А теперь надо вас накормить и напоить кофе с дороги.

В комнате на столе были уже приготовлены закуска и кофе по-швейцарски в двух чайниках, стоявших один на другом на спиртовой лампочке.

Через несколько дней жизнь этой семьи вошла в определенную трудовую колею. Вера хотела отдохнуть от чужих людей, встреч и беготни. Она взяла на себя хозяйство: шила, убирала, кормила обедом, занималась с Инночкой.

Ирина ходила на уроки, хотя с каждым днем эта работа становилась для нее труднее. Беременность ее уже стала заметной. Петр писал свои воспоминания о жизни нерчинских политических каторжан. По вечерам собирались все вместе и делились впечатлениями дня и пережитым. В этих долгих разговорах все ближе и глубже узнавали друг друга и привыкали друг к другу. Перед Верой, как в книге страница за страницей, открывались картина за картиной пережитого Петром и Ириной, и длинная цепь суровых испытаний, оскорблений и боли, сблизившая их в Нерчинске, создавала над ними сияющий ореол в глазах Веры. Такими маленькими казались ей свои лишения и работа, которые угнетали ее, когда Петр был на каторге. Весь тяжкий груз ревности, оскорбленного самолюбия был сброшен. Просто, любовно, по-другому смотрела она на Петра. Вспоминала уже не о супружеских ласках, а о другой душевной близости, которая была и осталась между ней и ее бывшим мужем. И от этого настроения самой Вере становилось легче и радостнее жить. Она вспоминала, что еще молода, много дела у нее, а раньше жила больше мужем и своими семейными горестями и радостями. Глубже и цельнее она вошла в партийную работу, живо отзывалась на общественные потрясенья. Не мешала семья, не отрывала постоянная мысль о муже. Точно раскололась скорлупа, которая была легка и прозрачна, но все же сжимала и задерживала слишком широкие движения. Во время вечерних собраний, когда Петр читал подготовлявшуюся уже для печати часть воспоминаний, Вера слушала звук его родного голоса светло, радостно и беззлобно и, встречая утомленный взгляд Ирины, улыбкой ободряла ее. Ирина переживала трудный, хоть и радостный, этап женской жизни, носила ребенка, и за день уставала. Инночка по-прежнему играла, сидя на полу, но тачки превратились уже в вагоны поезда, привезшего их в Швейцарию, а солдатики — в страшных жандармов в бумажных кэпи с деревянными хвостами. Все трое часто прерывали беседу, чтобы послушать сосредоточенный шепот Инночки, подивиться ее изобретательности. Для Ирины эта девочка также стала своей, и у Инночки действительно было две нежных матери. Когда, через три месяца после приезда Веры с дочерью, у Ирины родился сын, ей казалось, что обоих она любит одинаково: и сына, и Инночку. То же было и у Веры по отношению к ребенку Ирины. Исчезли в отношениях этой новой семьи эгоистическое «мое» и «твое». Петр перестал быть мужем Веры, но родным ей остался. Русская колония очень хотела проникнуть своим мещанским любопытством в интимную жизнь Петра с его двумя женами и двумя детьми, но осквернить любопытством и пересудами эту жизнь ей не удалось.