Читать «Привала не будет» онлайн - страница 53

Кирилл теперь говорил запальчиво, от волнения голос его стал гневным.

— По национальности я, значит, эвенк. Раз толкую с пленным фашистом, попятно, через переводчика. Спрашиваю: «Знаешь, кто такие эвенки?» «Никс, никс», — отвечает и глаза выпучил, головой трясет. Задаю ему еще вопрос: «А зачем на советскую землю полез? Чего вам надо у нас?» Фашист понял, наверно. Весь как-то сразу съежился, губы затряслись. «А убивать не станете?» Пленных, говорю, не убиваем. Да и вообще, зачем понапрасну патроны жечь. Тут он и выпали все… О себе, понятно, смолчал, а про Гитлера больше. «Пространство, пространство, говорит, Гитлер хочет. Вот и послал нас на восток…» Меня и зло берет, и смех разымает. Эх, говорю, пришельцы, не видать вам востока, как собственных ушей. И в этот миг смеяться захотелось: один я, эвенк, отправил на тот свет более полсотни фашистов. Вот вам и пространство, хотел — получайте!

Батум замолчал. Выражение спокойной гордости на его лице, крепко выдубленном южными степными ветрами. Взгляд чуть прищуренных глаз, как всегда, острый, проницательный; он смотрит вдаль, туда, где широкая степь, купаясь в зыбком мареве, сливается с голубизной неба. О чем он в эту минуту думает? О своем вчерашнем поединке? А может, горячие мысли унесли его в далекую, как солнце, Уську. Вернется ли он туда? И скоро ли… Уж он-то знает, солдатские версты длиннее всяких других верст.

ЗАКОН ЖИЗНИ

Маленькое лобастое зернышко может долго пролежать в земле спокойно, затерявшись среди стылых комьев и камней. Но это только до поры до времени. Падут на землю благодатные дожди, подуют теплые плодоносные ветры, и станет оно наливаться свежей силой, зашевелится, выкинет росток, и — вверх, вверх, все выше и выше. Расталкивая комья земли, дробя камни, пробивая клеклый пласт, рвется росток к солнцу, и чем больше препятствий, тем он настойчивее, упрямее. И только вперед, только вверх.

Так и человек: до поры до времени ходит он равный среди равных, простой, незаметный.

А придет время, и распрямит плечи человек, и во всей силе раскроется его настоящее, ему одному возможное…

* * *

Вдоль лесной опушки, разгребая цепкие ветви шиповника, мы шли на передний край, пролегавший в километре от леса, по берегу извилистой, пересохшей за лето речки. Над нами то и дело, распарывая небо, пролетали снаряды и ухали в чащобе или на просеках.

Медленно и тяжко валились на землю поверженные деревья.

Спутник мой — плотный, невысокого роста и дочерна загорелый старшина Пулат Атаев — шагал впереди. Походка у него неторопливая и ровная, словно опасность его и не касалась.

Заслышав шум летящего прямо над нами, снаряда, он заметил:

— Под музыку живем.

Поглядел на меня, рассмеялся, сверкнув ровным рядком белых зубов.

— И вам не страшно?

— Раньше каждому снаряду кланялся, а теперь свыкся, — спокойно, без всякой рисовки, ответил Пулат.

Некоторое время мы шли молча. Когда выбрались из леса на поляну, поросшую молодым ельником, Пулат заговорил снова. Он стал доказывать, что на войне опасность легче переносит тот, кто привык к ней раньше. Не сразу приходит это драгоценное качество, но чем круче идет жизнь человека и чаще ставит его в трудные положения, тем скорее приобретает он смелость и бесстрашие.