Читать «Рецепты сотворения мира» онлайн - страница 42

Дима ходил на вокзал наблюдать отправление поезда просто так, от нечего делать в выходной день. Люди на перроне плакали и целовались. Оркестр играл бодро-пьяный марш. Начальник поезда в мундире и белых перчатках важно стоял на балкончике паровоза. Начальник станции, тоже в форме, лично давал сигнал к отправлению. Это напоминало парад, по окончании которого идешь домой, думая о том, что вот есть же настоящая жизнь, но она почему-то всегда уезжает от тебя под веселую музыку.

Но что делать? Кому жаловаться? И главное, на что? Утром, продрав глаза под храп соседа, Дима рассматривал паутину, висящую на черном от копоти потолке. Испокон века здесь освещались керосином. Электричество было фантастикой, как сливочное масло. Паутина была нежилой, без хозяина. Густая и серая, с оборванными нитями, она колыхалась в сумерках, как борода легендарного лодочника, построившего этот дом. Местная легенда гласила, что лодочник был серийным убийцей, загубившим десятки своих клиентов ради их кошельков. На середине реки раскачивал лодку и резким движением вываливал пассажира за борт. Протягивал тонущему, якобы для спасения, весло, нарочно смазанное рыбьим жиром. Плавучий театр одного Харона, продуманный до мелочей. Никто не подозревал злого умысла. «Драма на переправе», – иногда сообщала местная пресса в рубрике «Происшествия». Даже проницательный Чехов, чуть не ставший жертвой душегуба в начале мая 1890 года, ничего не заподозрил. В тот день лодочник маленько не учел речного волнения и сам опрокинулся вместе с писателем.

Оба спаслись. Антон Павлович возненавидел Томск. Лодочник, испытав смертный ужас, начал задумываться о неисповедимости путей господних. Постепенно раскаялся, к концу XIX века, бросил топить путешественников, а затем пожертвовал награбленное приюту для сирых и убогих, которые и сочинили, неблагодарные засранцы, готическую байку, гуляющую, как сквозняк, по лестницам и коридорам. Ради красного словца убогие никого не жалеют. Но вот этим конкретно фольклором они испортили себе карму. Пришла советская власть, не признающая буржуазной филантропии, разогнала обитателей богадельни и устроила общежитие пролетариата.

Представляя Чехова с лодочником в ледяной первомайской реке, Дима размышлял о том, что крыша над головой важнее искусства. Утони тогда лодочник – и неизвестно, где бы сейчас кантовался молодой специалист. Без «Чайки» и «Вишневого сада» жить можно.

В одиночестве лезет на ум странное. Нездоровые мысли бродят в голове одинокого человека, как пациенты по коридорам дурдома. Лежа на спине, Дима смотрел в паутину и думал, какая жалость, что Галя испытывает неприязнь к столичной жизни. Чувство страха, маскируемое чувством юмора, мол, не имею большого интереса к Большому театру.

Он уважал в своей жене всё, даже непонятное. Но сам по себе предпочел бы Москву. Там хотя бы есть тротуары. А в Большой ходить не обязательно. Однако штука в том, что он давно уже не сам и не по себе. Поэтому мается сейчас один в Сибири и готов терпеть, сколько понадобится, лишь бы получить жилье.