Читать «Рецепты сотворения мира» онлайн - страница 35

Когда я закончил рассказ, пациент на соседней койке тяжело вздохнул:

– Живут же люди! Завидую.

Ответить было нечего. Повисло молчание, в котором неожиданно чеканно прозвучал голос деда:

– Херня твоя история! Померла она и улетела в царство бесплатного мороженого, на тот свет.

Сказка, однако, подействовала, дедушка заснул. Сосед, к моему большому удивлению, оживился, сел на кровати и попросил закурить. Я ответил, что не чувствую морального права раздавать сигареты в реанимации. Он махнул рукой:

– Мое здоровье беречь незачем. У меня сын разбился на машине.

Жалость к себе – страшный яд, хуже никотина.

9

В старину люди так легко не сдавались. Хоронили друг друга и жили дальше. Говорят, их утешали религия, легион угодников и лично бог. Но я не верю, что люди столетней давности наивно верили в магическую силу прикосновения трех пальцев к четырем частям тела. Россия, которую мы потеряли, вряд ли была населена такими дураками, как мы сейчас. Вряд ли.

Чем они точно отличались, историки не дадут соврать, так это частотой истерик, которые они закатывали с легкостью необыкновенной, ежедневно, при любой погоде, в публичном пространстве и частной жизни, по всей империи, от Финляндии до Камчатки. Душевные бури, расслабляющие нервную систему. Старые добрые истерики. Слезы рекой. Театр для себя. Эмоциональная свобода, которую мы напрочь утратили в нашем концлагере иллюзий, где приходится быть таким сдержанно-ироничным, потому что жопа чувствует грозное присутствие невидимых модераторов.

А когда-то Россия рыдала абсолютно свободно. Сколько хотела! Сморкалась в белый жандармский платок и с новой силой проливала слезы. Мужчины и женщины, дворяне и разночинцы, помещики и помещицы, черное и белое духовенство, поэты над поэмой, инженеры над чертежом, государь над манифестом, генералы на поле битвы, депутаты от умиления, террористы от гордости, журналисты за компанию, полицейские на месте преступления, мистики, сами не зная о чем. Только Чехов не плакал, и это его сгубило.

Елена Карловна плакала, как вся Россия. У нее были на то причины. Из четверых детей, рожденных ею в первом браке, двое умерли, двое оказались в эмиграции.

Среди них Володя, первенец, в 1920 году защищавший Перекоп от товарища Фрунзе. Очень жаль, что Володя тогда не справился, не оправдал наших надежд, не сдержал волну Гнилого моря, поднятую Красной Армией. Продул всухую тот гнилой морской бой. Соль Сиваша разъела Володины сапоги. Они утонули. Родина осталась там, под водой, на подошвах сапог, в ледяной ноябрьской слизи. Босой, как Ахиллес, Володя в Севастополе поднялся на борт корабля и ушел к турецкому берегу.

По-турецки сидя на палубе, он распевал шансонетки и готовился к новым подвигам, но в Константинополе узнал, что он больше не герой, а головная боль в заднице Антанты, понятия не имеющей, чем занять этого плохо одетого, но хорошо вооруженного русского. Для начала Володю засунули в унылый концлагерь на греческом острове, с древности населенный призраками вонючих лесбиянок. Ничего лучше Антанта не придумала, потому что истратила весь интеллект на унижение Тройственного союза. Юноша терпел, понимая, что облажавшихся не любят, а он, что греха таить, струхнул в ноябре двадцатого, когда товарищ Фрунзе погнал через Перекоп красную волну.