Читать «Рецепты сотворения мира» онлайн - страница 31

Время было такое. Нельзя было человеку, а тем более юноше, думать своей головой. Это называлось «заниматься глупостями» или «страдать херней». Повсюду, особенно в сочинениях, требовались правильные мысли. Но их не хватало, как и всего остального. Поэтому репетитор-словесник был нарасхват, как шаман в период засухи у аборигенов Папуа и Новой Гвинеи. Я был счастливцем, имеющим собственного шамана.

– Запомнил? – спрашивала Галина. – Кулак и ладонь. Два типа. Очень просто. В жизни то же самое. Посмотри на нас с дедом. Он типичный кулак – все собирает, а я ладонь – отдаю.

Советская школа учила, что литература отражает жизнь. Лев Толстой как зеркало. Лев Толстой – зеркало как. Эта мысль считалась настолько правильной, что оспаривать ее решались только психи, не боящиеся диагноза «вялотекущая шизофрения».

Лично я боялся диагноза, но все равно выбрал вялотекущую несколько лет спустя, когда передо мной встал серьезный выбор между шизофренией и Афганистаном. Помню табличку «Психиатр» на двери кабинета в военкомате и фразу «сочиняет стихи абсурдного содержания» из медицинского заключения.

– Вы не хотите исполнять интернациональный долг! – с укором произнес глава комиссии, убеленное сединами светило карательной психиатрии. – Почему?

– Хочу быть персонажем Сэлинджера.

Светило покачало головой.

– Молодой человек, вы не далеко пойдете.

И оказался прав. Сам вскоре эмигрировал в Израиль, а я остался на родине, у корыта изящной словесности.

Что касается бабушкиной характеристики деда, то я с ней в принципе согласен, но не осуждаю. Станешь, пожалуй, кулаком, пережив голодомор.

Примерно через год после того, как Елена Карловна с детьми поселилась в Киеве, Сталин запретил украинским крестьянам сеять хлеб, одновременно разрешив всему советскому племени отмечать Новый год. Два решения вождя разъединили древний имперский принцип circus et panem и отразились на судьбе подростка Мити Филимонова. А также всей его семьи.

В Киеве они быстро привыкли вставать из-за стола с чувством голода. Новый год вернулся, хлеб исчез. Точнее, дешевый хлеб. Коммерческие магазины приводили в ужас своими ценами.

Как в торгсине на витринеМасло, сыр и колбаса.А рабочий с голодухирвет на жопе волоса.

На улицах лежали невидимые тела голодающих крестьян и рабочих. Их в упор не видели ни представители власти, ни рядовые граждане. Только западные журналисты, проныры вроде Артура Кестлера, у которых зрение было устроено по-другому, замечали трупы в пейзаже. Остальные ничего не видели, а когда им пытались об этом рассказать, напрочь теряли слух.

Были и другие проблемы. Не хватало елочных игрушек для украшения вновь легализованных новогодних елок. Киевские газетчики писали на эту тему возмущенные фельетоны.

Митя, которому в декабре того года исполнилось тринадцать, внимательно читал газеты и думал, что неплохо бы заполнить лакуну рынка. Он стал подбирать на улице перья (странное дело: перьев было полно, но куда-то исчезли голуби), раскрашивал и прилаживал веера-хвосты волшебным жар-птицам. Мастерил дирижабли из фольги и картона с праздничными буквами СССР на блестящем боку. Катал из войлока советских дед-морозов, терпеливо накалывая цыганской иглой красные звезды на их буденовках.