Читать «Белые воды» онлайн - страница 559

Николай Андреевич Горбачев

«Эх-хе… — слабо, казалось, вслух, вместе с болью выдыхал Петр Кузьмич. — И, выходит, выходит… Вдова ты, Катьша. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Впряглась вон в лямки, вишь, в мои, — бурщик…» И опять слеза скатывалась и, будто горошина, не растекаясь, путалась в сетчатых складках век. Так случалось: кто-то пошалит, воткнет нож в ствол кедрача — вытекут одна-две янтарных капли-слезы дерева — укор бездушной шалости, черствости.

Наведывались товарищи по бригаде после смены, рассаживались на табуретках — смурые, усталые, небритые, взглядывали смущенно, будто виновато, на возвышение из примятых подушек, в которых он утопал; разговор не клеился, не высекался, понимали: о делах говорить значит утомлять его, бригадира, а пустить разговор по легкой стежке, скатиться до пустячков было стыдно перед ним, угасавшим, лежавшим на смертном одре. Ясным, цепким еще сознанием он понимал, откуда их скованность, сторожкость, и, не подавая виду, лишь шевельнув водянисто-отяжелевшими веками, сам принимался, с трудом преодолевая одышливость, расспрашивать. Даже Макар Рожков, обычно не стеснявшийся особо, не лезший в карман за словом, тоже замыкался, притихал, сламываясь, будто перешибленная жердина, обвислые плети-руки почти доставали крашеного пола; небольшой курносый нос его как бы вспухал в сморщенности, некрупное лицо обретало горько-страдальческое выражение. И именно по поведению Макара Петр Кузьмич острее, с холодком под сердцем, ощущал, что дело его труба, и старался с высокого и опостылевшего ложа не смотреть на своего подручного, не видеть его вялой, сникшей фигуры.

Забега́ли и соседи по «аэроплану», но редко, все больше по каким-то надобностям к хозяйке: война все изменила, вытравила прежнюю простоту, легкость в отношениях, какие жили в их доме. Заглядывала, отдуваясь, Антипиха, брюзжала, метала молнии: «Варнак-ить мой присосался пиявкой! Гадала — на фронт, в окопы, а он в ети — склады… Баит — стратегические, вишь ты. Тьфу, господи прости!»

Несмотря на полноту, грузность, Агния поспевала везде — на митинг по сбору подарков для фронтовиков, в детский дом, в госпиталь — организовать стирку белья, уборку, в женотдел горкома; произносила речи, короткие, «шершавые», но всегда «стрелявшие» в цель; собирала по домам баб, детей и стариков на разгрузку угля, дров, крепежного леса, и дома трое ее мальцов коротали время без присмотра, предоставленные сами себе. Промеж них возникали свои конфликты, свои войны, и Антипиха, случалось, квочкой ершилась, шумела в доме, наводя порядок; после жаловалась: «Мой-от Мишка, отцовская кровинка! Шельма, и токо! Молока полкринки разжилась, так посадил мальцов, — сам ложкой, а те-от вилки макают».

В какой-то из этих апрельских плаксивых, квелых дней шумно-пьяно, в одиночку явился Макар. В дреме, в тягучем предвечернем забытьи Петр Кузьмич попервости в неосознанной, еле мерекнувшей думке уловил, что гудел он в передней, в чем-то убеждал Евдокию Павловну, доказывал напористо, а уж после пришло — выходит, приложился, варначина, и, чувствуя, что та убеждает, будто он, Петр Кузьмич, задремал, уснул, он, отторгая забытье, слабым голосом позвал: