Читать «Мерцание золота» онлайн - страница 43
Александр Константинович Кожедуб
«Здесь такую лестницу сделали для того, — думал я, карабкаясь по вечерам к Эрнсту Ивановичу, — чтобы писатели меньше пили. Лучше не допить рюмку, чем сверзиться и сломать шею».
Именно на этой лестнице Эрнст Иванович и упал. Я не знаю, инсульт случился до падения или после него, но шофер обнаружил главного редактора уже лежащим на лестнице. Сафонов умер в клинике, не приходя в сознание.
Прощались с Эрнстом Ивановичем в крематории Хованского кладбища. Все, кто присутствовал на церемонии, были угнетены. Уходили лучшие люди, и отчего это происходит, никто не понимал.
— Убили, — услышал я чей-то голос.
Конечно, это не было убийством в традиционном понимании этого слова. Да, без Ларисы Тиграновны Сафонову было тяжело, но ведь он работал, нянчился по выходным с внуками, ухаживал за домашними питомцами, которых в его доме всегда было полно.
Кстати, за несколько дней до несчастья из дома ушел Том. Он и до этого пропадал на неделю, «шел по бабам», по выражению Эрика, но в этот раз исчез раз и навсегда. За котами, насколько я знал, подобное водилось.
Обрушился мир, любовно выстроенный, выпестованный Эрнстом Ивановичем Сафоновым. Для меня эта потеря была сравнима со смертью самого близкого человека. А как для писателя он сделал для меня больше, чем кто бы то ни было. И даже не тем, что регулярно печатал в «Литературной России», а своим отношением к писательскому делу, к товарищам по цеху, к русскому слову.
— Сейчас для России самые худшие времена, — говорил он мне, — но убить ее все равно не удастся. Вот увидите.
И я ему верил.
Как мне представляется, он был образцом честности, порядочности, доброты — то есть таким, каким и должен быть русский человек. Может быть, излишне щепетилен, но кто из нас без недостатков?
На похоронах мне ни с кем не хотелось говорить. О чем? Что лучшие из нас долго не живут? Об том и так все знают. Радуются враги? Они и должны радоваться. Если у тебя нет врагов, стало быть, неправильно живешь.
Я положил в гроб цветы, проследил взглядом, как он уползает в чрево печи, и ушел.
Эрика уже не вернешь. А вот память о нем хотелось бы сохранить.
В Доме творчества «Внуково», чудом удержавшемся на плаву, начиналась новая жизнь. Многие из писателей старшего поколения ушли в мир иной. Файзилов, Михайлов и Костров переехали в Переделкино, пошли, так сказать, на повышение статуса.
Из старших товарищей чаще других я вспоминал Георгиева с его собаками, «Елисеича» Шундика, не расстававшегося с отваром зверобоя в термосе, «бабу Катю» Шевелеву, отменно собиравшую грибы. Изредка мы с ней встречались в лесу на просеке.
— Нашли? — спрашивала она меня.
— Пока нет, — отвечал я.
— А это что?
Она приподнимала палкой дубовый лист, под которым сидел боровик.
— Пишете? — продолжала допрос с пристрастием баба Катя.
— Стараюсь, — чесал я затылок.
— Пока можете держать в пальцах ручку, пишите.