Читать «Почему так важен Оруэлл» онлайн - страница 6
Кристофер Хитченс
С самого начала войны в Испании бывший ее добровольцем, Оруэлл, как представляется, за аксиому полагал, что фашизм — значит война (во всех значениях слова «значит») и что к этой битве необходимо присоединиться со всей решимостью и как можно скорее. Но одновременно с этим он открыл огонь в сторону коммунизма, каким он был в его понимании, и вступил в десятилетнее сражение с его приверженцами, и результат этой битвы стал, по мнению большинства живущих ныне людей, его моральным и интеллектуальным наследием. Однако наследие это, несомненно, неполно без понимания других его побуждений и мотивов.
Первое, что приводит в изумление любого изучающего работы и жизнь Оруэлла, это его полная
Самым удивительным в его независимости было то, что ему приходилось ей учиться, ее добиваться, ее завоевывать. Его воспитание и его врожденные склонности по всем свидетельствам делали его от природы тори и даже кем-то вроде мизантропа. Конор Круз О’Брайен, известный критик Оруэлла, однажды написал об Эдмунде Бёрке, что сила его заключается во внутреннем его конфликте:
«Противоречивость позиции Бёрка обогащает его речь, расширяет диапазон ее выразительных средств, возвышает ее пафос, усиливает ее образность и делает возможным эту странную апелляцию к „человеку либеральных нравов“. В этой интерпретации секрет его способности проникать в суть процесса [французской] революции частично объясняется подавленной симпатией к этой революции в сочетании с интуитивным пониманием разрушительных возможностей контрреволюционной пропаганды, столь сильно воздействующей на устоявшийся порядок в родной его земле… силы революции и контрреволюции для него существовали не только в большом, внешнем, но и во внутреннем его мире…»
Если поменять кое-что местами, очень похоже на случай Оруэлла. Он вынужден был подавлять в себе недоверие и нелюбовь к бедным, отвращение к толпам «цветных», которыми кишела империя, подозрительность к евреям, неловкость в отношениях с женщинами и антиинтеллектуализм. Он учился самостоятельно, учился теории и практике, иногда — с излишним педантизмом, и смог стать великим гуманистом. И лишь одно из врожденных его предубеждений — одна мысль о гомосексуализме заставляла его вздрагивать — во всей видимости оказалось неподвластно процессу самоусовершенствования. Но даже это «извращение» он часто изображал как результат жестокости судьбы или уродство, вызванное неестественными для человека, ужасными условиями; его отвращение было направлено на «грех», а не на «грешника» (когда он не забывал делать это фальшивое разграничение). (Существуют некоторые намеки на то, что частично виной этому был некий неудачный опыт, полученный в иноческой среде британской частной школы).