Читать «Почему так важен Оруэлл» онлайн - страница 24

Салман Рушди повторяет ошибку Томпсона насчет квиетизма (повторяется он и в названии эссе, хотя и утверждает, что это — случайность), приводя в пример фразы, вложенные Оруэллом в чужие уста, будто все сказанное произносилось от имени автора. К примеру, в «Во чреве кита» Оруэлл пишет: «И прогресс, и реакция — все оказалось обманом»; «Отдайся созерцанию происходящего в мире… прими его, стерпись, фиксируй» — станет «формулой, которую сегодня любой чуткий писатель, вероятно, примет на вооружение». Куда же еще ясней? Настолько очевидно, что это — не собственное его мнение, что можно было бы и не упоминать факты из собственной его жизни — последние десять отчаянных лет активной деятельности, посвященной демократии и деколонизации, и два написанных романа ярко выраженной антитоталитарной направленности. Я испытываю крайнюю неловкость, делая замечания моему дорогому другу, читателю более внимательному, чем я сам, но ошибочное приписывание мыслей и особенностей характера персонажа третьего плана самому автору является грубым просчетом, которого уже в раннем возрасте учат избегать.

Не знаю, почему Эдвард Саид считает, что встреча с человеком в ходе журналистского или социологического исследования требует всю жизнь поддерживать с ним дружеские отношения, однако крайне несправедливо с его стороны обвинять Оруэлла в том, что он «бросил» тех, с кем пересекался во время изучения условий существования обитателей трущоб и фабричных рабочих, или тех, с кем сражался в Испании. Со многими людьми из первой группы он продолжал общаться, навещая их лично или через письма, и особенно яркий тому пример — «пролетарский писатель» Джек Коммон, которому Оруэлл часто пытался подыскать работу и которому предоставил свой коттедж. А его письма и публичные выступления демонстрируют глубокое чувство ответственности перед теми, с кем он был знаком в Испании, а также теми, кто выжил или погиб на фронтах или в тылу, в сталинских застенках, и чувство это не покидало его всю жизнь. Он работал над тем, чтобы вытащить их из тюрем, предать огласке их дела, помочь их семьям и очистить их имена от клеветы, что, возможно, было самым главным. Все это можно найти в материалах, находящихся в свободном доступе.

Я также теряюсь в догадках, на основании чего Саид мог прийти к заключению, что жизнь Оруэлла была «комфортной». Получив пулю в горло, страдая от истощающей силы и потенциально смертельной формы туберкулеза, он жил очень скромно, старался при возможности сам вырастить себе еду и даже делал мебель. Если и было в нем нечто чрезмерное, так это его абсолютное равнодушие к буржуазной жизни, почти вызывающий аскетизм. В том же эссе Саид, критически разбирая Питера Стански и Уильяма Абрамса, двух соавторов, одержимых личностью Блэра/Оруэлла, поздравил их с убедительным образцом тавтологии:

«„Оруэлл принадлежит к тем писателям, которые пишут“. И могут позволить себе писать, могли бы они еще добавить. Оруэллу они противопоставляют Джорджа Гаррета, с которым Оруэлл встретился в Ливерпуле, одаренного писателя, моряка, портового рабочего, коммуниста и активиста: которого сами обстоятельства его жизни — существование на пособие по безработице, с женой и детьми, ютясь в двух комнатах, — не давали возможности попытаться создать крупное произведение. Получается, литературная жизнь Оруэлла с самого начала воплощала некие неопределенные буржуазные ценности».