Читать «Хам и хамелеоны. Том 2» онлайн - страница 110

Николай с самого начала понимал, что на следователя будет оказываться давление, слишком хорошо он знал и самого Вереницына, и его окружение. Не мог же человек с таким социальным статусом не иметь заступников и доброжелателей. Догадки Николая вскоре подтвердились в полной мере: в прокуратуре объявили о решении продлить предварительное следствие с трех месяцев до шести. Докапываться до причин такой рьяности не имело смысла. Снять обвинение с Геккер — и получится, что пулю в живот бедняга Аристарх Иванович получил за дело. Но тогда возникал вопрос: за какие такие заслуги?

Хитросплетение статей, подпунктов, сроков и всевозможных юридических тонкостей, о которых не переставал говорить адвокат, Николаю всё больше казались непролазным темным лесом. С покорностью обреченного, который устал верить в химеры о спасении, он выполнял все требования жены. Пообещав ей перетрясти все имеющиеся у него столичные связи и найти способ влияния на следователя, чтобы добиться хотя бы законных уступок, в том числе разрешения на свидания, Николай обзванивал всю Москву. И сам немало удивился, когда после недели бесплодных звонков вдруг обнаружилась ниточка: один из однокашников работал в городской прокуратуре, где велось следствие по делу Геккер…

Через однокашника стали доходить кое-какие сведения. Подтверждались изначальные гипотезы. Дело кто-то держал на контроле. Буквально на днях из Генпрокуратуры наводили справки о том, кто и как ведет расследование. При таком раскладе однокашник не мог содействовать всерьез. Николай проявлял настойчивость. Он понимал, что время уходит впустую: пока они ищут управу на зарвавшегося следователя, тот мог успеть наломать дров, после чего уже никто не смог бы спустить дело на тормозах…

С того незапамятного вечера, когда всей компанией, вместе с Ниной и подругой, они были доставлены на Якиманку и по горячим следам допрошены, а затем все, за исключением Аделаиды Геккер, отпущены по домам, не загремев в кутузку лишь благодаря Филиппову, Николай жил в каком-то нереальном мире. Отчасти поэтому он и старался вести как можно более обыденный, рутинный образ жизни. С утра ехал в офис. Вечером, по возвращении домой, он не всегда мог вспомнить, на что потратил день. Обзванивал полгорода. Потом часами дискутировал с братом (благо, застрявшим в Туле). В промежутках — газеты, сигары, виски. Чтобы восстановить утраченный сон, Николай старался ограничивать себя в еде, и днем, и за ужином. Но в постель укладывался с ясным чувством, что ночь будет такой же нескончаемой, как и предыдущая. А когда среди ночи до него доходило, что нужно встать и принять снотворное, он ленился вылезти из-под одеяла и к утру, как всегда, жалел об этом.

Выходные дни Николай посвящал дочери. Но отцом себя не чувствовал. Голова была забита чем угодно, только не мыслями о ребенке. Когда он всё же отправлялся с дочерью в бассейн, в кино или по магазинам, чувство вины заставляло его просто сорить деньгами, без всякой меры. Что удивительно, в этом состоянии внутреннего разлада он всё же умудрялся любоваться зимой, утренним морозом, да и самой Москвой, хотя уже давно привык, как, впрочем, и все, поливать ее грязью. Теперь Николай вполне сознавал, что делал это только потому, что поддавался, опять же, как все, какому-то изнаночному суеверию — на всякий случай поносить всё то, без чего фактически невозможно представить себе жизнь.