Читать «Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2» онлайн - страница 351

Каков может быть адекватный ответ на всё это? Конечно, в обращении к субъективному. С условием, что в человека заложена пусть не вера в какой-то высший мир, но хотя бы стремление к истине и совершенству. Да и лучше ошибаться в одиночку, чем всей толпой, — последствия не такие страшные…

И всё же в каком непостижимом мире мы живем! Всё прожевано. А мы даже не замечаем, что наши внутренности привыкли переваривать одну манную кашу!

Волки тем временем спокойно разделываются со своей добычей, рвут ее на части, купаются в крови. Их желудки переваривают всё — даже кости…

позднее

Праздно всё это, но почему-то думал о написанном в обед целый день, с каким-то упорством. Всю первую половину дня проторчал сидя в шезлонге, ловил ворон в небе. От этого и лезет в голову несусветная муть…

И всё-таки если всё так, как я тут изложил, то каким образом, спрашивается, избавиться от оболванивания? Ставить под вопрос получаемую информацию бессмысленно. Это будет наивернейшим способом оказаться в какой-то момент жертвой манипуляции.

Я вдруг подумал вот о чем. А что, если применять такое противоядие: преднамеренно верить всему, что слышишь? Любую информацию принимать за истинную. В конце концов, истина — это не черное или белое. Она есть максимальная совокупность всего, даже того, чего не было, но могло бы быть при определенном стечении обстоятельств. Если та или иная идея могла прийти кому-то голову, то, стало быть, всё это могло реально существовать — при определенных условиях, — и поэтому является составной частью истины. Истина — это предел, абсолют, дальше которого нет ничего, нет ничего допустимого. А поэтому чтобы постичь истину, необходимо верить всей информации, во всей ее совокупности, и даже ложной, отказавшись от выборочности…

Я попробовал воплотить слово в дело. И тут же пришел к поразительным результатам! Стоит попробовать, как тут же начинаешь по-новому, полнее, да и спокойнее относиться ко многому. Во всяком случае, прежнее чувство жгучего недоумения, страх быть одураченным, обычно вызывающие во мне столько судорожных эмоций и фрустрации, мгновенно отхлынули, уступили место обыкновенной трезвости. Но, может быть, это и есть смирение, его разновидность?

26 августа

Не раз уже делал такое наблюдение: если попробовать смоделировать русского человека в единичном собирательном образе, то так и напрашивается вопрос: а способен ли он вообще любить без чувства вины — вины перед тем, кого он любит? Какое необъятное поле деятельности перед тем, кто желает покопаться в этих загадках… Ну разве нет?

Как только чувство вины иссякает, выпаривается, тут же притупляется и чувство любви, с удивительной последовательностью. Отсюда и эти диковинные, по сути своей, столько раз воспетые черты русского характера, подчас не укладывающиеся ни в какие рамки, — смесь настоящих добродетелей с откровенным беспутством. И это — чистая правда, что бы ни говорили. Сам я наблюдал это у большинства своих знакомых.