Читать «Собрание сочинений. Том 3. Non-fiction» онлайн - страница 54

ДБ: Но если вы смотрите на жизнь как на чисто биологический процесс, то вы должны радостно принять и свою гибель в естественном отборе, если она неизбежна и найдутся сильные?

ИК: Я всякую минуту к этому готов и удивляюсь, как это до сих пор не случилось. Это не снимает моего чисто эмоционального страха перед смертью, главного страха всякого человека, и это страх тем сильнее, чем спокойнее я осознаю разумом всю неизбежность конца. Но что я ее осознаю, в этом нет никаких сомнений. Что касается естественного отбора, наверное, величайшим революционером в науке прошлого века был не Маркс, а Дарвин.

ДБ: То есть выбор на самом деле между коммунизмом и дарвинизмом?

ИК: Да, человечество поверило в коммунизм и сильно ошиблось, от естественного отбора в обществе никуда не деться. Есть один парадокс. У человека эволюция протекает на уровне культуры, а отбор — на биологическом, животном, нормальном уровне. То есть эволюция отстает от отбора. Волк один раз попер на ружье, оно выстрелило, он скуля убежал, и у него рефлекс. А человек пошел по тупиковому пути — и опять по нему пойдет, и других поведет, и так много раз, пока у него не выработается новая адаптация. Это ведь и есть эволюция — появление новых адаптаций. Федоров, автор «Философии общего дела», совершенно гениально заметил: психология и душевные свойства человека не изменятся, пока качественно не изменится сам биологический носитель. То есть пока, например, человек не станет бессмертным, он останется прежним.

ДБ: А он станет бессмертным? Вы верите в это?

ИК: Никаких технических препятствий этому в ближайшие 2–3 века я не вижу. Мы естественно не доживем, нам уж придется быть такими, какие мы есть. У меня был рассказик о человеке, который знает, что сегодня умрет, а на завтра уже будет достигнуто бессмертие. Ему очень обидно.

ДБ: Вы что, рассказы теперь пишете?

ИК: Да, в основном прозу, издаю в Свердловске журнал «Микс» («Мы и культура сегодня» — для средневысоколобых, сказал бы я), пишу роман…

ДБ: А стихи вы совсем забросили?

ИК: Для себя почти ничего не пишу, но для «Нау» продолжаю писать тексты, на них написан весь новый альбом «Наугад» в новом составе. Больше ни для кого, кроме «Нау», писать не хочу и не буду. Так, знаете, жена говорит, что после развода никогда больше не выйдет замуж. Моим словам, видимо, верить можно настолько же.

ДБ: Чем вы отличаетесь от основной массы ваших слушателей, то есть от нынешних двадцати — двадцатитрехлетних?

ИК: О, мы счастливое поколение! Нам повезло: мы дважды разочарованы. И в левых, и в правых. Мы уже понимали, что слушать пленум или слушать «Свободу» — это не такая уж принципиальная разница… Так что мы не отравлены никакой догмой. Мы можем думать сами и учить этому своих детей. А их у меня трое: сын от первого брака, сын и дочь — от второго.

ДБ: Рок в глубоком кризисе. Каким вы видите его будущее?

ИК: Мне кажется, он опять уйдет в подполье, причем это произойдет не нарочито, а просто потому, что его никто не будет слушать, и он прогорит. Подполье в него опять привнесет элемент игры. Говорят, что рок сгубила массовая культура, — не думаю, он и сам по себе массовая культура. Культура вообще не нуждается в эпитетах. Культура для меня — все, что претендует на обобщение. Это не качественное понятие, а какая-то субстанция: либо ее нет, либо она есть. Это закон.