Читать «В скорлупе» онлайн - страница 27

— С ним еще кто-то. Женщина. Молодая женщина. Довольно хорошенькая, я бы сказал.

Снова пауза. Опять звонок. Более долгий.

Голос матери ровен, хотя и напряжен:

— В таком случае впусти их. Но, Клод, дорогой. Будь добр, убери бутылку с гликолем.

7

Некоторые художники, живописцы и графики, процветают на узком пространстве, как дети в утробе. Ограниченность их сюжетов кого-то может озадачить или разочаровать. Сцены ухаживания в мелкопоместном дворянстве восемнадцатого века, жизнь под парусом, говорящие кролики, скульптуры зайцев, толстяки на портретах маслом, портреты собак, портреты лошадей, портреты аристократов, лежащие ню, миллионы Рождеств, Распятий, Успений, вазы с фруктами, цветы в вазах, Голландский хлеб и сыр с ножом в придачу или без него. Иные отдаются прозе о самом себе. И в науке то же: кто-то посвящает свою жизнь албанской улитке. Дарвин отдал восемь лет морскому желудю. А позже, в годы мудрости — дождевым червям. Тысячи всю жизнь гонялись за крохотной вещью, а может, и не вещью даже — бозоном Хиггса. Быть закупоренным в скорлупе, видеть мир в вершке слоновой кости, в песчинке. Почему нет — если вся литература, все искусство, все людские предприятия — только крошка во вселенной возможностей. И даже эта вселенная — может быть, крошка во множестве вселенных, реальных и возможных.

Так почему не быть совиным поэтом?

Я узнаю́ их по шагам. Первым по лестнице в кухню спускается Клод, за ним — мой отец, затем — его новый автор на высоких каблуках, возможно, в сапогах, не идеальной обуви для прогулок по лесным массивам. По ассоциации с ночью одеваю ее в обтягивающую черную кожаную куртку и черные джинсы; пусть будет молодая, бледная, хорошенькая, сама себе хозяйка. Моя плацента, как ветвистая тонко настроенная антенна, ловит сигналы, что мать ее сразу невзлюбила. Необоснованные мысли нарушают ее пульс; новый и зловещий барабанный бой, словно из далекой деревни в джунглях, говорит о ревности, собственничестве, гневе. Могут быть неприятности.

Чувствую себя обязанным ради отца защитить нашу гостью: тема ее не так уж узка — совы крупнее бозонов и морских желудей, у них две сотни пород и широкий фольклорный резонанс. В основном из области дурных предзнаменований. В отличие от Труди с ее нерассуждающей определенностью во мнениях, я вечно сомневаюсь и колеблюсь. Либо мой отец, не будучи ни святым, ни размазней, пришел, чтобы представить нам свою возлюбленную и поставить мать на место (которое в прошлом) и продемонстрировать безразличие к низости брата, либо он совсем размазня и слишком святой и явился целомудренно со своим автором в качестве светской защиты с надеждой побыть с Труди столько, сколько она вытерпит. Или же ни то, ни другое, а что-то совсем непрозрачное. Проще, пока что по крайней мере, предположить вслед за матерью, что эта знакомая отца — его любовница.

Ни один ребенок, а тем более утробный плод, не владел искусством светской болтовни, да и не хотел владеть. Это — изобретение взрослых, их завет со скукой и обманом. В данном случае — больше с последним. Поскребли по полу ножки стульев, предложено вино, выдернута пробка, замечание Клода о жаре, нейтральное «уум» отца. Прерывистый обмен репликами между братьями должен создать ложное впечатление, что наши гости заглянули сюда мимоходом. Труди молчит, даже когда поэтессу представляют как Элоди. Никто не комментирует изящную геометрию супружеской пары и их любовников за одним столом — бокалы подняты, tableau vivant лабильной современной жизни.