Читать «В скорлупе» онлайн - страница 24

«Тогда, дорогой будущий я, отправляйся в Шордич, предупреди моего отца, расскажи ему все, что узнал».

«Что женщина, которую он боготворит, задумала его убить? Как я получил эту информацию? Участвовал в интимной беседе, подслушивал под кроватью?»

Это — с идеальной формой сильного, дееспособного существа. А какие у меня шансы — слепого, немого, перевернутого еще-не-ребенка, еще пристегнутого фартучными тесемками — трубками с артериальной и венозной кровью — к будущей убийце?

Но тс-с! Заговорщики разговаривают.

— Это неплохо, — говорит Клод, — что он хочет переехать сюда. Изобрази сопротивление, а потом согласись.

— Ну да, — отвечает она холодно-иронически. — И поднеси смузи по случаю приезда.

— Я этого не сказал. Но.

Но — думаю, почти сказал.

Они умолкают, чтобы подумать. Мать тянется к вину. Ее надгортанник липко поднимается и опускается при каждом глотке, жидкость сливается по естественным каналам, минуя — как многое другое — подошвы моих ног, и заворачивает внутрь, в мою сторону. Как я могу не любить ее?

Она ставит бокал и говорит:

— Нельзя, чтобы он у нас здесь умирал.

Как легко она говорит о смерти.

— Ты права. Лучше — в Шордиче. Ты можешь его там навестить.

— С бутылкой винтажного антифриза — выпить за старые деньки!

— Повези угощение. Копченый лосось, капустный салат, шоколадные пальчики. И… напиток.

— Хррух! — Трудно передать этот взрыв скепсиса. — Бросила его, выставила из дома, завела любовника. И приезжаю с угощением?

Даже я чувствую, как обидно дяде это «завела» — словно кошку или попугая. Безымянного. Бедняга. Он только хотел помочь советом. Он сидит напротив красивой молодой женщины с золотыми косами, в пляжном лифчике и шортах, в душной кухне, и она — роскошный налитой фрукт, приз, которого немыслимо лишиться.

— Нет, — очень осторожно говорит он. От щелчка по его самолюбию голос у него звучит выше. — Это примирение. Ты хочешь загладить. Зовешь его обратно. Воссоединиться. Типа мирного предложения, отпраздновать, раскинуть скатерть. С новым счастьем!

Ему наградой ее молчание. Она думает. И я. Все тот же старый вопрос. Насколько же глуп Клод? Приободрившись, он говорит:

— Фруктовый салат — тоже вариант.

В его банальности есть поэзия, род нигилизма, придающего краски обыденному. Или наоборот: заурядность. Эта заурядность делает прозаичным самый гнусный замысел. Только он может превзойти себя, что он и делает после пятисекундного раздумья:

— Мороженое никак не годится.

Здравая мысль. Заслуживает быть высказанной. Кто захочет или сможет сделать мороженое из антифриза?

Труди вздыхает. И шепотом говорит:

— Знаешь, Клод, я его когда-то любила.

Видит он ее такой, как я ее воображаю? Ее зеленый взор затуманился, и снова ранняя слеза плавно скатывается по скуле. Кожа у нее влажно-розовая, мягкие волосы кое-где выбились из кос и, сзади освещенные потолочной лампой, горят, как золотые волокна.

— Мы были слишком молодыми, когда встретились. То есть встретились слишком рано. На беговой дорожке. Он был копьеметателем в своем клубе и побил какой-то местный рекорд. У меня коленки слабели, когда смотрела на него, как он разбегался с копьем. Как греческий бог. И через неделю он повез меня в Дубровник. У нас даже не было балкона. Говорят, это красивый город.