Читать «Дневник возвращения. Рассказы» онлайн - страница 102

Раздался ропот одобрения.

— Но, о Небо! — тут он схватил себя за голову. — …Правильно ли я поступил? Ты был известен великой скромностью, чужды были Тебе тщеславие и внешняя эффектность, а ведь шапка эта из сибирского лиса, почти новая и стоила она две с половиной тысячи. А вдруг вместо того, чтобы оказать тебе услугу, что было моим искреннейшим намерением, я оскорбил Тебя суетностью этого мира, тленной роскошью, жалким великолепием, которое всегда было Тебе отвратительно в этой юдоли слез и столь неуместным окажется в Царстве Небесном? Воистину, я начинаю сомневаться в ценности моего поступка, хоть и совершил его в искренней вере.

Публика затаила дыхание. Он же кивнул кладбищенскому служителю, чтобы тот достал из могилы его шапку. А когда тот исполнил поручение, забрал у могильщика его жалкий картуз, поднял его над могилой, выдержал паузу и закончил:

— Прими то, что Ты выбрал бы, если бы мог выбирать!

Затем он бросил картуз в могилу жестом столь выразительным, так точно рассчитанным во времени и пространстве, что раздались аплодисменты. Актер поклонился в сторону могилы, но только на четверть оборота. Каждому известно, что не пристало кланяться спиной к публике.

Неизвестно, дал ли он потом могильщику какое-нибудь вознаграждение за картуз. Некоторые утверждают, что когда могильщик робко протиснулся через толпу поклонников, он всего лишь пожал ему руку. Но истинный артист не должен платить, он же был истинным артистом.

Гроб маршала Чойбалсана

В мои обязанности начинающего журналиста входило прочтение гранок, еще влажных от краски, последняя корректура и проверка газеты перед тем, как она поступит в город. Шел 1951 год, действие происходило в Польше, и читать следовало очень внимательно. Коллега, не заметивший, что в слове «Сталин» буква «р» заменила букву «т», исчез и не появился больше никогда.

Была у меня в то время подружка, в верности которой я не был уверен, подозревая, что она обманывает меня с неким X, и терзали меня муки ревности такие сильные, какие возможны разве что в двадцать один год.

Я не знал, как моя подружка проводит ночи, поскольку сам я вынужден был проводить ночи в типографии. И мне было очень нелегко концентрироваться на чтении газеты.

Домой я возвращался на рассвете и спал почти до вечера. И во сне, и наяву меня мучила ревность и еще страх, что, утратив из-за ревности способность сосредоточиться, я пропустил в газете какую-нибудь опечатку или формулировку, которую можно расценить как политическую диверсию. Просыпаясь, я прислушивался к шагам на лестнице, а слыша их, ожидал, что через мгновение буду арестован.

Неуверенность — это мать страха, но также и ревности.

В силу необходимости я читал все, что было напечатано в нашей газете, начиная с первой буквы первого заголовка до последней точки на последней полосе. Так что вынужден был читать и те корреспонденции, которых — как и обыкновенные читатели газеты — добровольно читать бы не стал. Так я узнал о маршале Чойбалсане.