Читать «Царь велел тебя повесить» онлайн - страница 252

* * *

Эта тюрьма, Хани, оборудована гораздо хуже прежней. Завтрак не приносят, а за обедом нужно идти в коридор к деревянной будке, где стоит бак с похлебкой. Подушка набита комьями свалявшегося поролона, ночью я кашляю не переставая, и сосед швыряет в меня ботинком.

Грызу ногти и пишу на коричневой бумаге, запястье у меня опухло после драки, карандаш роняет грифель, но я царапаю буквы, понимая, что плохо рассказанное прошлое отменяет будущее. Хорошо, что у меня уже есть тюремный опыт. Правда, одиночка в моей первой тюрьме была парижской гарсоньеркой по сравнению с этим притоном.

Сейчас бы зайти к себе в дом, открыть птичью клетку, поднять жестяное днище и достать заначку, пахнущую веселым спокойствием. Именно это я сделал, когда вернулся из прежней тюрьмы, наспех придуманной моим школьным дружком. Самокрутка оказалась длинной, как пароходная труба, так что я о многом успел подумать, сидя на свернутом в рулон ковре, давно потерявшем свой темно-синий персидский блеск.

Я сидел там и думал о тетке, которая и представить не могла, что альфамский дом окажется булыжником на веревке и потянет меня на дно, будто щенка, которого хозяева не пожелали оставить в живых. Я думал о докторе Гокасе, который так любил свою слепую собаку, что записал свой голос на пленку, чтобы она могла слушать его, когда хозяин не приходит ночевать. Я думал о школьном приятеле, который столько лет втыкал булавки с флажками в карту Южных морей, а к тридцати пяти оказался в затхлом немецком городке и занялся Vergnügen для бюргеров. Я думал о бабушке, которая хранила письма каторжника в диванной подушке, чтобы на них не наткнулся суровый майор, и о бывшей Мисс Сетубал, ударившей меня по щеке, когда в жаркий день я положил кусочек льда из своего стакана в вырез ее платья. Я думал об охраннике, которого прозвал Редькой, и о том, что он делает теперь, когда тюрьма развалилась, будто раскрашенный театрик, купленный на блошином рынке.

Я думал о Соле, которая не умела целоваться и крепко сжимала губы, чтобы я об этом не догадался. Когда я проснулся с ней рядом в чулане и увидел бурое пятно на простыне, то черт знает как расстроился. Это была моя первая девственница, а я ничего не почувствовал, то есть ничего ошеломительного. Я думал о муже моей тетки, носившем мятые льняные костюмы, и о лысой девочке, которую он фотографировал на своем подоконнике. Я думал о доценте, выгнавшем меня из университета, оказав мне услугу, за которую я поминаю его добрым словом. Я думал о пане Конопке, живущем где-то на польском севере, в воображаемой точке тверди небесной. Я думал о нем без гнева, скорее с отчуждением, я почти обо всех так думал в тот вечер, когда вернулся из тюрьмы.

То, что ты помнишь о себе тогдашнем и хочешь теперь продать, Костас К., думал я, сидя на кухонном полу, это не то, что с тобой было, это ты нынешний, твой оледенелый хрусталик, твои заскорузлые подшерсток и ость, твой список необходимых потерь, вывешенный на дверях палаты, и вот уже идут по коридору, и вот шаги, и вот доктор.