Читать «Петр Лещенко. Исповедь от первого лица» онлайн - страница 93

В Турну-Северин меня одели в военную форму и отправили в Керчь в качестве переводчика при штабе 95-го пехотного полка 19-й пехотной дивизии. 30 мая 1943 года я выехал к месту назначения.

Моя служба в румынской армии

До Керчи я в тот раз так и не доехал. Разговорился в поезде с одним попутчиком, интендантом в чине капитана, и пожаловался ему на мои злоключения. Мол, я артист, ничего больше не умею, в армии служил страшно вспомнить когда, а меня призвали и отправляют служить в Крым. Вроде бы пока при штабе, а там кто знает, как повернется дело. Попутчик мой был умным человеком и без труда понял то, о чем я недоговаривал. «Русскому трудно в такой ситуации, — сказал он. — Как бы то ни было, а воевать против своих тяжело. Но если вы артист, то почему бы вам не устроиться в военную артистическую группу?»

Я и не знал, что существуют такие группы. Во всем, что касалось армейской службы в Румынии, я был полным профаном. Знал только то, чему меня научили в русской армии в годы Первой мировой войны. Но там никаких артистических групп не было. Капитан объяснил мне, что артистические группы существуют при каждой дивизии и что мне стоит добиваться зачисления в военную артистическую группу 6-й румынской пехотной дивизии, находившейся в Одессе, для того чтобы избежать службы в полку, где мне, возможно, придется взять в руки оружие и воевать против моих соотечественников. Произнося слово «добиваться», он так многозначительно посмотрел на меня, что я сразу понял — без взятки я ничего не добьюсь. Талант не в счет, значение имеют только деньги.

Я приехал в Одессу, довольно сильно при этом рискуя. Самовольное изменение маршрута при следовании к месту службы могло быть расценено как дезертирство. Верочка, увидев меня на пороге, так и решила. Они с матерью засуетились, решая, как лучше меня спрятать, но я объяснил им, в чем дело, и утром следующего дня отправился в комендатуру. Разыскал одного знакомого офицера, тот отправил меня к другому, другой — к третьему… Я был настойчивым, поскольку выбора у меня не было, и к обеду мое дело решилось за 1500 немецких марок, весьма солидную по тем временам сумму. Но денег мне было не жаль. Черт с ними, с деньгами! Главное, что мне не нужно ехать в полк, не нужно разлучаться с Верочкой. Разлуку с ней я переживал очень тяжело. О чем бы я ни думал, мысли мои переходили на Верочку. Как она там? Что сейчас делает? Тоже ведь скучает. Военным артистам разрешалось возить с собой семьи при условии, что оплачивать все расходы они будут за свой счет. Взятка за устройство в артистическую бригаду съела почти все мои скромные сбережения, и Верочке того ради, чтобы сопровождать меня в выступлениях, пришлось пойти на жертву. Она продала все свои драгоценности — и те, которые дарил ей я, и те, что получила в наследство от бабки. Когда же я выразил по этому поводу свое огорчение, моя любимая женушка удивилась: «Разве могла я поступить иначе? Ведь жена должна следовать за своим мужем как нитка за иголкой». Мне было очень приятно видеть подобную самоотверженность. Если бы я не любил бы Верочку так сильно, что сильнее уж некуда, то за эту самоотверженность полюбил бы ее еще больше. Она ездила за мной как нитка за иголкой, терпела все лишения, поскольку условия далеко не везде были соответствующими, утешала меня, согревала мою душу, была для меня звездочкой, сиявшей посреди темного неба.