Читать «Петр Лещенко. Исповедь от первого лица» онлайн - страница 71

В конце июня 1940 года прогремел гром среди ясного неба! В Бессарабию вошла Красная армия! Я тогда находился в Бухаресте. Я был рад восстановлению исторической справедливости. Румыны же негодовали, забыв о том, как Бессарабия стала румынской. Все кричали, что Сталин покусился на исконно румынские земли. Смешно! Достаточно было взять карту 1913 года издания и посмотреть, чьей тогда была Бессарабия.

Согласившись на передачу Бессарабии, Кароль Второй подписал себе приговор. В политическом смысле. Если до тех пор он был непопулярным, то теперь его попросту возненавидели. После того как к Венгрии отошла Трансильвания, начались беспорядки. Кароль Второй был вынужден передать власть Антонеску. Тот сразу же заговорил о «священной войне» за национальное воссоединение. О Трансильвании, отданной венграм по приказу Гитлера, Антонеску не упоминал. Он говорил только о Бессарабии.

Жить в Румынии русским вдруг стало сложно. Ненависть к Советскому Союзу вызвала если не ненависть, то, во всяком случае, выраженную неприязнь ко всему русскому. В моем ресторане по ночам дважды разбивали витрины. Я никогда не видел, чтобы на добропорядочной Каля Викиторией били бы витрины, а тут вдруг мне их разбили дважды с промежутком в четыре дня. Хорошо еще, что злоумышленники не бросили внутрь горящего факела, ограничились только битьем стекол. Публики в ресторан стало ходить втрое меньше. Концерты в Тимишоаре, запланированные на сентябрь 1940 года, были отменены. Да и много чего еще было плохого.

Я жалел о том, что в конце июня меня не было в Кишиневе. Вот бы было хорошо вернуться в Россию вместе со всей Бессарабией, точно так же, как я когда-то ее покинул. К тому времени я уже был свободен и несчастен. Брак с Зиночкой еще не был расторгнут, но мы уже жили порознь. Я жил в нашей старой квартире при ресторане, а для Зиночки, Игоря и Зиночкиной матери снял квартиру в Бухаресте и отдал в их распоряжение дом в Кармен Сильва. Зиночка быстро успела настроить против меня Игоря, быстро внушила ему, что я плохой отец. Мои встречи с сыном проходили в ее присутствии (иначе я не мог увидеть Игоря) и выглядели так: мы здоровались, я пытался начать разговор, но Игорь отмалчивался и прятался за Зиночку. Она говорила с нескрываемым злорадством: «Икки не хочет видеть своего плохого папочку». На этом встреча заканчивалась. Я пытался объяснить Зиночке, что она поступает неправильно, что нельзя делать ребенка заложником наших отношений, что я люблю Игоря не меньше, чем она, что она делает меня и Игоря несчастными, но все мои объяснения были ей что об стенку горох. Она настолько озлобилась, что не внимала голосу разума. Я просил Валю помочь мне. Она несколько раз пыталась вразумить Зиночку, но не смогла. Попытка подействовать на Зиночку через ее мать тоже провалилась. Та сказала мне со злостью: «Вы имеете то, что посеяли». Мне было очень плохо. Хуже всего было сознавать то, что Зиночка калечит душу нашего сына. Что может вырасти хорошего из озлобленного ребенка? Поняв, что плетью обуха мне не перешибить, то есть — не переубедить Зиночку, я с зимы 1939 года перестал встречаться с ней и Игорем. Деньги им отправлял с посыльным или передавал через Валю.