Читать «Петр Лещенко. Исповедь от первого лица» онлайн - страница 58

В мае 1932 года мы с Зиночкой, Икки и тещей уехали в Черновцы и три месяца проработали в «Ольге», чтобы Зиночка смогла бы окончательно обрести форму после столь долгого перерыва в работе. Пана Стефана, гардеробщика, я в «Ольге» уже не застал. Мне сказали, что полгода назад он уехал к родне куда-то под Сучаву. Из Черновцов мы ненадолго заехали в Кишинев, чтобы проведать моих родных, а затем приехали в Бухарест.

Я снял квартиру на улице Смардан и сразу же начал подыскивать подходящее жилье для моих родных. Они наконец-то решились на переезд. Главным образом из-за сестер. Верочке было двенадцать лет, а Катеньке — пятнадцать. Пора было задуматься об их будущем. Обе хотели стать артистками. Мама была согласна, она считала, что каждый человек должен сам выбирать свое поприще, без какого-либо принуждения, иначе счастья не видать. Отчим когда-то произносил слова «артист» и «артистка» кривя губы, но с тех пор, как я начал регулярно помогать им деньгами, его отношение к артистам изменилось в лучшую сторону. Когда же я привез в Кишинев свои пластинки, отчим ставил патефон на подоконник, крутил пластинки при раскрытом окне и рассказывал всей улице, каким знаменитым певцом я стал. Я тогда еще не стал таким, но отчиму неведомо чувство меры. Раньше я выглядел в его рассказах бродягой и шалопаем, хотя никогда таковым не был, а сейчас стал «первым певцом в Европе». Меня эта перемена сильно забавляла. Мама же, принимавшая все за чистую монету, радовалась и говорила мне: «Я всегда знала, что рано или поздно Алексей тебя полюбит». У меня вертелась на языке колкость, которую я постоянно проглатывал, чтобы не расстраивать ее. Хотелось сказать: «Не меня он любит, мама, а мои деньги». Про меня говорили, что я скуп. Зарабатываю, дескать, много, а трачу мало и вообще знаю цену деньгам. Но молва сильно преувеличивала мои заработки, и никто не брал в расчет, что на моем содержании находились не только моя семья, но и мать, сестры и отчим. В Бухаресте у отчима дела пошли не лучшим образом, поскольку свое дело он знал плохо. То, что годилось для провинциального Кишинева, не годилось для столицы, где работали такие корифеи, как Луческу, Хейфиц или Блувштейн. Работать с отчимом постоянно не захотел ни один из зубных врачей, и ему пришлось перебиваться случайными заказами, а это дело ненадежное. Сразу же начались разговоры о том, что переезд в Бухарест был ошибкой, и я был вынужден значительно увеличить размеры своей помощи ради спокойствия матери и сестер. Иначе бы отчим отравил им жизнь своими попреками. Маму корил бы за то, что она согласилась на переезд, а сестер за то, что из-за них он вынужден страдать — ведь переехали ради их будущего.

Впрочем, осенью 1932 года я чувствовал себя настоящим богачом. У меня имелись кое-какие сбережения. От Линдстрема я получал деньги за каждую новую партию пластинок, а выпускались они постоянно. Венский филиал фирмы «Колумбия» предложил мне контракт и выплатил солидный аванс. С бухарестским кабаре «Павильон Рус» я заключил контракт на хороших условиях. До Ротшильда мне было далеко, но лишняя копейка в кармане водилась. Бес меня попутал, мне захотелось увеличить свои капиталы вдвое или даже втрое. Я начал подыскивать выгодное дело, в которое можно было бы вложиться с большой выгодой. Цыгане говорят: «Если дурак ищет тумаков, он их обязательно найдет». «Выгодное» дело сосватал мне известный в то время маклер Адам Бершидский. Он познакомил меня с немцем Теодором Мейером, который заключил с примарией Бухареста крупный контракт на строительство жилых домов. Строительство стоит больших денег, и Мейер нуждался в заемных средствах. Мне показали контракт и карту Бухареста, на которой были обозначены места строительства домов. Я навел справки через знакомого чиновника примарии и узнал, что контракт с Мейером действительно заключен. На вопрос о том, почему Мейер не хочет взять кредит в банке, мне рассказали сказочку о происках неких могущественных конкурентов, имевших влияние на крупные бухарестские банки. Мол, они сами мечтали заключить такой контракт, а когда контракт достался Мейеру, сумели настроить против него всех местных финансистов. И теперь нет другого выхода, кроме продажи акций. Я, на свою беду, поверил в эту сказочку. Мейер держался солидно (я тогда не знал, что все аферисты такого масштаба держатся солидно), а Бершидский талдычил: «Верное дело! Ах, какое дело! Через год будете иметь триста процентов!» Через год я имел на руках пачку ничего не стоящих бумаг. До лета 1933 года Мейер собирал средства, а затем исчез. Контракт с примарией он заключил на самом деле, только вот строить ничего не собирался. Ловкач Бершидский, которого подозревали в соучастии, от обвинений отговаривался тем, что он и сам был обманут. Тоже поверил Мейеру и вложил в его аферу «целое состояние». Видимо, кого-то эти отговорки не убедили, потому что спустя два месяца после бегства Мейера Бершидский был застрелен у себя дома. Насколько мне известно, убийц так и не нашли.