Читать «Действующая модель ада. Очерки о терроризме и террористах» онлайн - страница 83

Сегодня большинство христиан, будь они православными, католиками или, скажем, баптистами, искренне полагают, что кротость, милосердие и всепрощение составляют саму суть их вероучения. Между тем, подобная трактовка не имеет ничего общего с каноном: одно дело смирение, стремление к покаянию и совсем другое — всепрощение. Безоглядно отдавшись во власть цензуре политкорректности, христиане забыли, что всепрощение является такой же исключительной прерогативой Бога, как и функция Верховного Судии, как Божественное свойство всеведения и всеблагости. Теологи далекого и недавнего прошлого это прекрасно понимали (стоит вспомнить хотя бы Николая Кузанского и Мартина Лютера), но для современных христианских философов греховность человеческой претензии на всепрощение почему-то оказалась в зоне избирательной слепоты. А между тем, в основе христианства, равно как и любой другой всемирной религии, лежит незыблемый принцип: существуют силы, примирение с которыми невозможно. Эти силы, эти начала именуются адскими, дьявольскими, инфернальными. Верующий может и должен им противостоять, но попытка их обращения или, как принято сейчас говорить, попытка диалога с ними в принципе находится за пределами человеческой компетенции. Преступающий эту черту совершает не просто серьезное прегрешение, он безусловно отпадает от Бога как еретик. Однако, начиная с середины ХХ столетия, повсеместно все больше укореняется и распространяется новая ересь в христианстве — ересь всепрощения.

Интересно, что подобным образом разжиженное христианство полностью солидарно с нынешним светским гуманизмом (он не всегда был таким) в прогрессирующем страдательном уклоне, который на первый взгляд кажется вполне невинным: ну что страшного в том, что немного переборщишь в сострадании? Ведь не в жестокости же… А между тем, сколько мудрых притч существует на эту тему. Вот, скажем, сюжет, взятый из арабских сказок и знакомый нам по «Старику Хоттабычу»: рыбак случайно находит сосуд и освобождает томившегося в нем джинна. Джинн за многие столетия, проведенные в заточении, обещал множество благодеяний будущему освободителю, но, убитый ожиданием и отчаявшийся, он, в конце концов, поклялся умертвить спасителя. Именно эта клятва и возымела действие. В сказке рыбака выручила хитрость, и хочется верить, что урок пошел ему впрок. Ну а что касается современного европейского гуманиста, обладающего короткой инфантильной памятью и благоприобретенной избирательной слепотой, то страдания заточенного бедолаги наверняка разжалобили бы его, а уж последствия этого сострадательного уклона нетрудно представить.