Читать «Действующая модель ада. Очерки о терроризме и террористах» онлайн - страница 2
Павел Васильевич Крусанов
1. Марат и Шарлотта Корде: убить дракона
Убивший дракона, сам становится драконом. Пусть родом эта истина из рисового Китая, сомневаться в ее универсальности не приходится. При этом молодой дракон, как правило, куда прожорливее старого — ему надо расти.
Для Европы хрестоматийным примером подобной диалектической метаморфозы традиционно служит Великая французская революция, которой мы обязаны введением в обиход нового времени холодящего и одновременно разжигающего кровь понятия террор, хотя сам термин бытовал ещё во времена античности, где, в частности, обозначал проявление страха и ярости у зрителей древнегреческой трагедии. Что ж, мир не стоит на месте — театр давно вышел на улицу.
Когда времена Инквизиции и Реформации ушли в прошлое, государство стало владельцем исключительного и неоспоримого права на насилие. Такое положение вещей было закреплено юридически и освящено церковью, а посему любая форма негосударственного принуждения уже являлась незаконной. Иными словами, теперь, чтобы убить дракона-государство, отважному витязю и его дружине требовалось совершить беззаконие.
Кто же был идеологом и вдохновителем этого беззакония? Кто подготовил революцию, снабдив ее мировоззрением и идейным скарбом? Кто предоставил лидеров и пропагандистов? Огюстен Кошен — один из самых любопытных по мысли исследователей Французской революции — дает исчерпывающий ответ на этот вопрос (Cochin Augustin. Les societes, des pensees et democratie. Paris, 1921):
«…Во французской революции большую роль играл круг людей, сложившийся в философских обществах и академиях, в масонских ложах, клубах и секциях… он жил в своем собственном интеллектуальном и духовном мире. «Малый народ» среди «большого народа» или «антинарод» среди народа… Здесь вырабатывался тип человека, которому были отвратительны все корни нации: католическая вера, дворянская честь, верность королю, гордость своей историей, привязанность к обычаям своей провинции, своего сословия, гильдии. Мировоззрение сроилось по обратным принципам… если в обычном мире все проверяется опытом, то здесь решает мнение. Реально то, что считают другие, истинно то, что говорят, хорошо то, что они одобряют. Доктрина становится не следствием, а причиной жизни. Среда обитания «малого народа» — пустота, как для других — реальный мир; он как бы освобождается от пут жизни, все ему ясно и понятно; в среде «большого народа» он задыхается, как рыба, вытащенная из воды. Как следствие — убеждение, что все следует заимствовать извне… Будучи отрезан от духовной связи с народом, он смотрит на него как на материал, а на его обработку — как на техническую проблему».
(В скобках следовало бы отметить, что принципиально тот же социальный феномен имел место и в преддверье Русской революции. Любопытно также, что Лев Николаевич Гумилев приводит характеристику «малого народа», данную Огюстеном Кошеном, едва ли не в качестве дефиниции введенного им самим понятия «антисистема», чем явно определяет место этому явлению в более широких исторических рамках.)
