Читать «Тревожный звон славы» онлайн - страница 44

Дугин Лев Исидорович

Одно незаменимое слово определяло гармонию строки, стиха, строфы. «Медведь лениво пляшет — Ревёт, подняв лениво лапы — И тяжко пляшет вкруг жезла — Тяжёлый пляшет вкруг жезла — Лениво пляшет — Лениво пляшет и ревёт...»

Старого цыгана — вот кого нужно описать особенно красочно. «Старик бьёт в тарелку — Старик в гремучи бубны бьёт — Старик лениво в бубны бьёт... Старик...»

...Осень. Лошадь неторопливо переступает, чавкая копытами, по грязи размытой дороги. Над полями, пустыми и тёмными, стелется туман. И в этом тумане всплывают полустёртые видения — и звучит звонко и хрипло: «Ардима, фриджима». Хор ладтарей, кишинёвских дворовых цыган, выплёскивает пламенную страстность и безудержную вольнолюбивость. В тишине осеннего умирания Земфира гортанно поёт:

Режь меня, жги меня; Не скажу ничего... Он свежее весны. Жарче летнего дня...

Так скорее, скорее, на всём скаку в свою келью — с гладкими тусклыми обоями и изразцами камина. И в тетрадь с мистическим «ОУ» масонского треугольника снова ложатся исчёрканные, зачёркнутые, перечёркнутые, вписанные вдоль и поперёк мелким неразборчивым почерком строки.

Говорят, он — русский Байрон. Конечно же эта поэма его построена по образцу знаменитых «восточных поэм». Конечно же план её повторяет план «Кавказского пленника»: там аул, здесь табор, там и здесь ночь, там и здесь неожиданно является необычный герой и рассказ о нём перемежается с внутренними монологами и лирическими размышлениями. Но разве не избежал он, Пушкин, крайностей, противоречащих законам красоты, крайностей, нарушающих античную гармонию и уравновешенность? И разве не застыл всемирный властитель дум Байрон на однообразной, опустошённой ниве бесплодного эгоизма и уязвлённого самолюбия?.. А он эту новую поэму писал, уже пережив муки разочарования и выразив их в стихах о сеятеле. Да, его романтические герои воплощали благородный и самоотверженный протест молодого вольнолюбивого поколения, в их бегстве в поисках идеала был ветер, может быть, уже недалёкой бури — но где, когда нашли полное воплощение заветные идеалы? Нигде и никогда! Куда же бежать? Зачем искать того, чего нет?

...И ваши сени кочевые В пустынях не спаслись от бед, И всюду страсти роковые, И от судеб защиты нет.

Октябрь. Какой ясный октябрь выдался в этом году! Осень уже вступила в свои права. В воздухе стыдливость и свежесть, а небо высокое, чистое и густо-синее. Всё прозрачнее рощи с оголившимися ветвями. А лес роняет свой убор, и землю устилает пышный цветной ковёр. Листья шуршат под копытами; листья, плавно покружив, неторопливо и мудро опускаются в неизбежную и неотвратимую общую могилу... И упорно горят яркими пятнами гроздья рябины...

На страницах тетради путалась испещрённая сеть, в которой и ему самому нелегко разобраться. Строки «Евгения Онегина», рисунок ведьмы на помеле, наброски писем Дельвигу, Вяземскому, Туманскому, рисунки женских головок и ножек на полях, незаконченная строка: «Татьяна, сидя на постели...» — и снова иероглифы «Цыган», и снова страницы ждут слов, слова слагаются в строки, строки ложатся на бумагу, и снова из таинственного небытия всплывают рифмы — а он всё черкает, правит, переписывает, надписывает, чтобы найти неповторимую ясность, воздушность, законченность и выразительность...