Читать «Тревожный звон славы» онлайн - страница 21

   — Ну хорошо, хорошо, — поспешно сказала она. — Я говорю это потому, что ваши дела всё равно что мои дела!

Гости уехали.

   — Как завивается — в её-то возрасте, — сказала Надежда Осиповна мужу о Прасковье Александровне.

Тот многозначительно поднял брови.

   — Алексей Вульф интересен и воспитан, не правда ли? — доверительно спросила Ольга у брата.

Пушкин уединился в своей комнате. Он засел за письмо к Дельвигу. Ну да, Кюхельбекер был в Москве, Пущин, первый друг, тоже был в Москве, да и, по правде сказать, уже в Петербурге, ещё до ссылки, жизнь как-то развела их... Дельвига, Дельвига он хотел видеть!

На столе уже стояли табачница, подсвечник, чернильница, лежала всякая памятная мелочь.

За окном было темно, в доме всё успокоилось.

Долго горела свеча в новой его обители.

IV

Домой он возвращался на взмыленной лошади. Река неспешно несла свои воды. Тропинка подвела к самому берегу, лошадь потянулась к воде. Она пила и в то же время хвостом обмахивала круп. Потом широким размашистым шагом пошла в гору.

Женская фигура метнулась впереди. Ну да, это Ольга Калашникова! Накинув нарядный шугай на плечи и повязав голову платком, она стояла на тропинке и вдруг бросилась бежать... И так повторялось изо дня в день: девушка убегала со всех ног, как только видела его, но то и дело попадалась, будто случайно, ему на глаза. Случайно ли это было?..

Подъезжая к усадьбе, он встретил почтовый возок. Боже мой, ведь сегодня почтовый день!

Соскочив с лошади и передав узду подоспевшему Петру, он бросился в дом. Да, на круглом столе в зальце — письма... Сергей Львович тоже читал письмо. Пушкин запёрся в комнате.

Писем было два, оба из Одессы: от княгини Вяземской и от графини Воронцовой.

Будто тончайшим запахом духов повеяло от сложенных конвертами и запечатанных облатками листов, проделавших долгий путь в грубых почтовых мешках. Он едва справился с волнением. Образ прекрасной женщины, которая — он был уверен — могла бы его полюбить, встал перед ним. И хотя письмо графини было краткое и лишь утешающее, ему упорно чудились в нём ноты нежности и признаний. Прекрасной своей рукой она на прощание прикоснулась к его голове. Не был ли полон значения талисман, который она вручила скитальцу, терпящему бедствие?

Он решил сжечь это письмо любви, дабы молва не запятнала святое имя. Пламя жадно искало пищи, бумага чернела, свёртывалась и осыпалась прахом. Всё было кончено!

Письмо княгини было полно весёлыми подробностями, городскими новостями, сведениями о знакомых, театральными вестями и — что для него было немаловажно — слухами о брошенной мужем Амалии Ризнич, слухами, которые из далёкой Италии дошли до Одессы. Княгиня не случайно писала об этом: она для Пушкина была наперсницей и знала, что произошло. У него замерло сердце.

Путы воспоминаний охватили его — жгучие, ранящие. Порывы, ошибки, надежды, признания, опасения — в эти путы вплелись графиня Воронцова, Александр Раевский и он сам, главное, он сам, Пушкин. В его поведении будто два разнородных начала перекликались, соперничали — и побеждало то одно, то другое. Вот в чём была коварность его натуры!