Читать «Стален» онлайн - страница 85

Еще из того вечера запомнился разговор о Сталине – такие разговоры тогда возникали часто без повода и почти на каждом шагу.

– Достоинства и недостатки Сталина – это достоинства и недостатки двадцатого века, полученные в наследство от века девятнадцатого, – сказал Пиль. – Об этом довольно точно сказано у Элиота: «Подмена Воплощения Обожествлением, идеей о том, что, реализуя заложенные в нем возможности, человек сам становится Богом, с неизбежностью ведет от преклонения перед героями к преклонению перед диктатурой». Впрочем, это скорее про общество, про дух времени, чем про самого Сталина. А так-то, конечно, он был типичным интеллигентом того времени, пораженным язвой справедливости… из тех семинаристов, о которых старец Варсонофий Оптинский писал: «Революция в России произошла из семинарии. Семинаристу странно, непонятно пойти в церковь одному, встать в сторонке, поплакать, умилиться, ему это дико. С гимназистом такая вещь возможна, но не с семинаристом. Буква убивает». Сталин лучше многих понимал букву, а дух времени чувствовал лучше всех… мне кажется, его дух и дух времени были одной природы…

После нескольких встреч я попытался собрать черты и речи гологолового в целостный образ, но безуспешно. Он не был многоликим Протеем – он был юродивым, нечитабельным персонажем, как шут, бес или животное.

Гологоловый играл, играл, играл и не собирался останавливаться.

Похоже, игра была не первой или второй его натурой, а единственной.

Все как было, так и осталось вязким, мутным, неопределенным, недосказанным, двусмысленным, мучительным, потому что я не понимал главного – зачем Пилю Фрина, а ей – он? Что их связывало? И какую, черт возьми, роль в этой таинственной истории играл доктор Лифельд? Всякий раз, когда Фрина и Пиль уединялись, чтобы заняться «важным делом», третьим в их компании был Лифа.

А уединялись они все чаще, иногда даже не выходили к ужину.

Глава 17,

в которой говорится о слесарном молотке, восьмикилограммовой гантеле и несвоевременном расстройстве кишечника

Сегодня я просматривал в интернет-архивах газеты четвертьвековой давности, пытаясь вспомнить, когда же, в какой именно день умер Пиль.

Похоже, это случилось 2 февраля 1992 года, в воскресенье.

Именно в тот день во время дебатов в Верховном Совете Егора Гайдара назвали политэкономом из кулинарного техникума. А еще газеты писали о визите Ельцина в США, где была подписана декларация об окончании холодной войны; об одиннадцати тысячах российских рабочих, которые получили официальное право стать гастарбайтерами в Германии; о войне в Нагорном Карабахе и Югославии; о возможности отмены хрущевского указа 1954 года о передаче Крыма Украине; о бегстве российских немцев из России; о московском искусствоведе, который в пять утра покупал молоко в магазине, чтобы через час продать его на рынке втрое дороже; о стремительной люмпенизации населения…

В моей памяти, однако, остался только долгий пустой день, проведенный в Карцере за пишущей машинкой.

Я перечитывал старые рассказы, обдумывал сюжеты новых, долго спал после обеда, пил чай в одиночестве, листал подшивку то ли «New-Yorker», то ли «Times Literary Supplement» за шестьдесят какой-то год, безуспешно пытался насладиться сигарой, обнаруженной в ящике кухонного стола, рано лег в постель, был разбужен Алиной, потом мы долго лежали в сладком тупом оцепенении, пока в дверь не постучал Лифа…