Читать «Поклонение волхвов» онлайн - страница 452

Обводит взглядом собравшихся.

– Музыка появилась раньше, – неуверенно говорит Петр Первый.

– Что?

– Музыка появилась раньше.

– Раньше чего?

– Всего.

Снова хмыканье; директор вытаскивает из кармана японскую авторучку и начинает ее изучать.

– Нет!

Директор испуганно прячет ручку обратно в карман.

– Нет, – уже спокойнее повторяет Бежак, – ничего про нее там не сказано! Не было музыки ни в первый, ни во второй день творения. Вообще – ни в один день… Не упомянута! И в саду эдемском, то есть в раю, не было музыки, это я вам как старый коммунист говорю…

Два-три напряженных смешка. Некоторые переглядываются.

– Музыка, досточтимые мои друзья и собратья, появляется только после изгнания из рая, после грехопадения. И сама она – следствие этого отпадения от первоначального сияния. Каков же, спросите вы, ее источник? Божественный?

Рудольф Карлович строго смотрит на директора. Тот мелко мотает головой.

– Да, не божественный, высокоученые мои собратья! Музыка утишает, она примиряет человека с его падшим, греховным, полускотским состоянием. Она украшает грех, она расцвечивает нашу мерзкую, склизкую жизнь радужными цветами!

– А как же церковная музыка? – не выдерживает Петр Второй.

– Церковная музыка… – Бежак щурится. – Церковь надеялась, что ей удастся как-то освятить музыку, приручить ее, использовать. Это было отступление, компромисс. Разве Иисус пел или играл на инструментах? Или его апостолы? Никакой музыки в евангелиях нет! Только слово! Но когда стали создаваться богослужения… Первые века еще как-то удавалось удерживать музыку в узде, подчинять ее слову. Все эти знаменные распевы, крюковая нотация. А потом наступает время взбесившейся музыки, едва церковь ослабила хватку. В Европе это с Баха, уже у него музыка с трудом подчиняется молитве. Она сама желает быть молитвой! В Россию приходит партесное пение, музыка, мелодия подчиняет себе молитву, заглушает ее своими красотами! Певчие уже не молятся своим пением, они кон-цер-тируют!

Наступает пауза.

– Интересно… Интересно… – бормочет Зильбер-Караваева.

Бежак разглядывает клавиши.

Директор осторожно откашливается:

– Рудольф Карлович, – наклоняется над лысиной Бежака, – а как же ваша опера?

– Какая опера?

– Ну… Нам показалось, вы сказали, что хотите показать оперу.

– Ах, оперу? А вы знаете, что такое опера?

Директор задумывается.

– Ну, это когда поют… – Жует губами. – Когда правильно поют…

– Опера – самый низкий и пошлый род музыки. Музыка для толпы. Музыка, подчиненная словом, но не словом молитвы, а бытовым, уличным. Как говорил Шопенгауэр, опера порождена чисто варварской склонностью усиливать наслаждение от музыки разными театральными эффектами, блеском декораций, фабулой пьесы… Вы читали Шопенгауэра?

– Шопена читал, а этого, Га… Га…

– Нет, оперы подлежат разрушению в первую очередь.

– А ваши собственные оперы?

Николай Кириллович не успевает заметить, кто это спросил: он напряженно вглядывается в лицо Бежака, его глаза.