Читать «Златоуст и Златоустка» онлайн - страница 443

– Никогда бы не подумал, что не смогу объяснить эти три обыкновенных буквы: лёд. Хотя… – Он ободрился. – Вы же пробовали мёд? Ну, вот. Лёд – это мёд, только каменный, зубы сломаешь. А есть ещё мороженое.

– А это что такое, пап?

– Морковку пробовал? Ну, вот. Только слаще и насквозь промёрзла.

– А как это – промёрзла?

– Холодрыга потому что! – И отец начинал уже не хвалить, а вроде как наоборот, поругивать те края, где мёд превращается в лёд и где морковка называется мороженое. – Нет, конечно, не всё там прекрасно, как только в сказке можно расписать. Конечно, холода в стране России кусаются. Собачий холод по три-четыре месяца гуляет по дворам, по улицам, по лесам, полям. Только что ни говори, а ведь именно холод – как это ни странно – именно холод позволяет нам оценить всю прелесть домашнего уюта, где золотом пылает родименькая печь. Именно холод даёт нам возможность оценить всё очарование вешнего тепла, когда оно несмело шагает по Руси, похрустывая прелыми снегами, покуривая первыми туманами в распадках и логах.

Вдохновляясь, отец начинал как-то так говорить, что губы его золотились, и мамка называла его – Златоуст.

5

Ожидание весны – вот чудо из чудес на русских землях. Вся душа в тебе дрожит, как струночка, от холода дрожит и от нетерпения – ждёт, дождаться не может вешнего денька, щедрого на солнечную ласку, на перепляску весёлых капелей. После того, как на Сретенье повстречаются Зима с Весною – по новому стилю это происходит в начале февраля – вся природа словно бы вздыхает с облегчением: перезимовали, слава богу. И воздыхание это – февральские ветра, день ото дня теплеющие, набирающие силу и задор. А там, глядишь, и синий март открыл свои глаза в полнебосвода – смотрят на тебя, чаруя, вселяя в сердце нежность и любовь и чувство новизны всей этой жизни, которая не может усидеть на месте. С каждым утром в марте, если прислушаться, жаворонок в поле журчит животворящим ручейком, капельки которого звенят у Чайковского в его бессмертных блистательных «Временах». А ручеёк настоящий, затаившийся под снегом, всё громе и громче начинает настраивать волшебную флейту, хорошо известную не только Моцарту, но и всякому другому, кто душой не глух. И вырастает под окнами хрустальный частокол вверх головой – сосульки; день ото дня всё звонче звенит капель, словно бы скачет туда, где апрель. И всё выше, выше солнце над миром поднимается. И вот уже взялось оно так припекать, так прижигать, что слезки на колёсках – от восторга! – по щекам покатились. И уже невозможно в избе усидеть, уже тебе охота куда-нибудь сбежать – в леса и горы, в степи. И, забывая лютые деньки, ты начинаешь веселеть и твёрдо думать, как хорошо, однако, жить на белом свете – особенно в России хорошо, потому что здесь и только здесь воочию так ярко можно видеть обновление природы. Как царственно, как величаво выходит она из сугробов, точно из белых платьев – бросает их, изношенные, в серых пятнах и даже в прорехах. И начинает матушка-природа новые наряды примерять – цветистое, душистое убранство. Да разве забудешь когда этот юный ликующий цвет, этот кровь будоражащий дух – русский дух великой и всепобеждающей весны. Эти звонкие утренники, полные сырых туманов, ленивой опарой текущих по логам и распадкам. Это сонное солнце, ещё только едва-едва процарапавшее глаза где-то в таёжных крепях, в гранитных синеватых кручах. Солнце ещё медлит, с боку на бок переворачивается, последнюю минуточку хочет прихватить – чуток понежиться, не отпуская от себя золотое остриё луча, пока ещё не греющего землю, бояркиной иголкой не колющего глаз. Многие помнят, наверно, в жизни своей такое весеннее утро – цвести ему и пахнуть в нашей памяти до скончания нашего срока земного.