Читать «Сады небесных корней» онлайн - страница 41

Вчитайтесь. Речь ведь не о страсти и даже (что мне удивительно!) не о любви. Речь о благородстве, с которым мужчина берет свою женщину, и благородстве ему отвечающей женщины.

(А в нашей деревне совсем все не так. У нас это просто: вот баба, и вот в этой бабе мужик. Пружины скрипят, в небе звезды мигают. Потом посмеялись слегка и заснули. Проснувшись, уже не смеялись. Толкая друг дружку на кухне задами, яичницу съели, и начался день. А как пролетит девять месяцев, баба, крича благим матом и всеми словами ругая того мужика, будет, тужась, рожать неизвестного пола младенца. Родит и увидит, какого он пола. А муж, если девка, немного посердится, а если пацан, будет пир на весь мир. Вот так у нас все. Говорю же вам: просто.)

«Любовь их была поначалу настолько бескорыстной, что, когда проснулись они далеко за полдень, ни он, ни она не высказали друг другу никаких упреков и не задали ни одного вопроса, отвечая на который человек мог бы подернуться краской стыда или неловкости», —

так прокомментировано в манускрипте.

Хотя я полностью доверяю каждому слову драгоценной рукописи, мне все же не верится, что Катерина совсем не спросила о том, как ему живется с законной женой. Да и он был должен задать ей хоть пару вопросов, касающихся поведенья родителя, характер которого знал хорошо.

Скорее всего, разговор был таким:

— Отец твой хотел, чтобы я ему пахлавы напекла, — негромко сказала она.

— Он зайдет? — спросил ее Пьеро. — Он часто заходит?

— Вчера только был. Теперь, видно, завтра по-явится.

— Так, значит, мне нужно уехать сегодня?

Она обвилась вокруг стана его, как хмель вокруг дерева.

— Не уезжай!

— Нельзя, чтобы он здесь увидел меня.

— Стыдишься? — спросила она.

— Я? Стыжусь? Помилуй, да я ведь рискую карье-рой, своей репутацией, всем… — И осекся.

— Где шляпа твоя? — спросила она еле слышно. — И плащ?

— Так я же без шляпы… Слетела, наверное… А плащ? Ты сама плащ мой давеча спрятала…

— Так вот: надевай его и убирайся. — Она вдруг зажмурилась. — И чтобы я больше…

— Прости! Катерина! Доколе стрела не пронзит моей печени…

Она так и ахнула:

— Что за стрела?

— Так сказано в притчах царя Соломона. «Доколе стрела не пронзит моей печени…»

— Какого царя?

— Соломона, любимая.

Она отмахнулась.

— Болтун был, наверное. А ты повторяешь! Своим умом думай.

— Как скажешь. — Он свесил кудрявую голову. — Я снова приеду к тебе, Катерина. Ты впустишь меня?

— Как птичка, летишь прямо в сети, мой сладкий, — вздохнула она. — Как же мне не впустить? Дитенок родится и спросит: «Где папка?» Так что я ему расскажу, ты не знаешь? Что папка танкистом был, в танке сгорел?

«Ее восточная кровь сказывалась во всем. Она была вспыльчива, и сын унаследовал эту вспыльчивость, отчего временами совершенно не мог выносить людского общества за мелкую его суетность и тщеславие. Но было в ней и прелестное восточное лукавство, которое она только изредка пускала в ход, имея дело с мужчинами, от которых, к великому сожалению своему, зависела до последнего вздоха. Это лукавство сказывалось в том, что когда Катерина не знала ответа на поставленный вопрос, она умела так ловко обойти этот ответ, что спрашивающий полностью забывал о своем вопросе. Это же лукавство передалось и великому сыну ее, который изящно избегал общества женщин, справедливо подозревая их нечистую — за редким исключением — природу. Однако он сумел прожить жизнь так, что ни одна из женщин, которых он избежал, не затаила на него обиду и, хотя никому не удалось мягкостью уст своих овладеть им, ни одна не поняла, что пошло не так и почему он опять оказался на свободе. Мы еще вынуждены будем сказать о любимом ученике его, которого маэстро Леонардо шутливо называл „Демоном“, но в данном случае…»