Читать «Нагрудный знак «OST». Плотина» онлайн - страница 202
Виталий Николаевич Сёмин
На следующий день опять заговорили о доме старшего мастера.
Я уже начинал представлять себе этот скрепленный металлическими полосами двухэтажный дом, который вместе с пристроенным к нему большим коровником образовывал букву «Г». Дом и коровник — две стороны бауэрского двора. От свободного, тоже перекрещенного металлическими полосами торца дома идет низкий, по пояс, заборчик. В заборчике примыкающая почти вплотную к торцу калитка. Далее ворота. То есть тот же невысокий разъемный заборчик. За воротами сарай, в который Петрович сгружал кокс. Калитка не запирается. Вход в дом со двора. Дверь узкая, в двери маленькое квадратное оконце. Наверно, в дом можно попасть и через коровник. Окна, выходящие во двор, только на уровне второго этажа. Как выглядит фасад дома, Петрович не знает. Не представляет, где в этом доме комната старшего мастера.
— Если даже в дом попадешь, заблудишься, — сказал Петрович. — Гостиница!
— В дом и входить нельзя, — сказал Ванюша. — Тогда не скроешь, что русские.
Все замолчали.
Аркадий сказал:
— Нелепость.
И вновь я почувствовал, как отлило напряжение. Тупик! Но кто-то спросил:
— Туалет во дворе?
— Есть и во дворе, — сказал Петрович. — Но в доме тоже, наверно, есть.
— А бомбоубежище? Какой-нибудь подвал? Куда они во время тревоги прячутся?
— Может, и не прячутся. Там не бомбят.
— Нужен кто-то, кто по-немецки вызовет его на улицу. Мол, нарушаешь светомаскировку. Или срочный посыльный с фабрики, — сказал Николай.
— Только рот откроешь, — сказал Аркадий, — тебя сразу узнают.
— Я не буду открывать. Это ты вывески читаешь.
— Выйти может и не он, — сказал Петрович. — Я ж говорю, там двадцать человек свободно могут жить.
— Многих видел? — спросил Ванюша.
— Старуху и старика. Но днем работники в поле, а ночью дома.
— Двадцать человек, — сказал Аркадий, — и, конечно, оружие есть. А мы можем пойти втроем-вчетвером. И только один стоящий пистолет.
— Не в том дело, сколько человек, — сказал Ванюша. — Сколько мужчин.
— Поблизости еще два или три бауэрских дома, — сказал Петрович. — Что-то вроде хутора. Даже если удастся его выследить или выманить, взять всех на испуг, они потом опомнятся, догонят. Все дороги нам перекроют. А мы знаем только одну.
— А телефон в доме есть? — спросил Аркадий.
— Не знаю, — сказал Петрович. — Не подумал.
— Может быть.
Обо всем этом говорилось много раз. Потом я стал замечать, что при мне заминаются. И догадался, что появился план и что меня в него не включают. Понял, что план от Аркадия.
В лагерной тесноте никакие секреты не держатся. Даже мелочи трудно сохранить в тайне. Сам секрет, может, не сразу разгадывается, но люди, группирующиеся вокруг него, видны. Секреты, к которым ты не допущен, и обижают, и тревожат. А для людей типа Ивана Длинного секрет — предмет страстной охоты. Однако тянутся они к чужим секретам не для того, чтобы немедленно их сбыть. Ни Иван Длинный, ни Гришка-старшина не доносили на тех, кто воровал картошку. А скрыть ее от них было невозможно. Нельзя было укрыть от них и многое другое, что, однако, не достигало полицейских ушей. За два с половиной года в двух лагерях мне не запомнилось ни одного случая добровольного доноса. И это, конечно, нужно отметить особо. Значит, существовали причины, которые удерживали даже Бургомистра Бориса Васильевича. Но у Ивана Длинного или, скажем, у Гришки-старшины были, конечно, другие причины. Выданный секрет уже ничего не стоит. Выгоднее запускать его в бесконечный оборот. Кого-то припугнуть: «Иду к коменданту!» Порезвиться: «Боишься?» Кому-то показать: «Знаю, но молчу. Пока ничего не требую». Тут множество оттенков, и все жуткие. На самого смирного в лагере давит множество разоблаченных нарушений. И все они многократно усиливают власть Длинного. А он, может быть, все эти невыданные секреты хранит и копит, как самый ценный свой капитал, который можно будет предъявить и тогда, когда власть поменяется.