Читать «Лето на водах» онлайн - страница 139

Истолковав по-своему молчание Лермонтова, Тургенев на ходу сжал ему руку выше локтя и негромко добавил:

   — И не обижаться на это нужно, голубчик Михайла Юрьич, а попробовать как-нибудь изменить...

Лермонтов между тем нисколько не обижался на Тургенева, а скорее был готов согласиться с ним, хотя и не во всём...

Собираясь пробыть в Москве несколько дней, Лермонтов пробыл три недели, и почти каждый день его таскал куда-нибудь неугомонный Тургенев. Лермонтов самонадеянно считал, что знает всех интересных москвичей. Тургенев и в этом его разуверил. Но как это ни было увлекательно — заново знакомиться с городом, в котором ты родился, — Лермонтов двадцать восьмого мая всё же выехал из Москвы, держа путь на Воронеж.

27

Когда мелькнул последний дом Калужской заставы — щегольской розовый фасад с итальянским окном за молодой зеленью, — Лермонтов, оглянувшись на него, подумал, что вот и Москва позади. И Петербург тоже.

«Петербург, снега, подлецы, департамент — всё это мне снилось», — вспомнились Лермонтову слова, несколько раз повторенные князем Петром Андреичем Вяземским за столом на именинах у Гоголя. Потом оказалось, что слова эти произнёс когда-то сам Гоголь, и князь повторил их, чтобы сделать имениннику приятное.

«Да, снилось, снилось — и снега, и подлецы, и департаменты, и французское посольство, и Третье отделение, — качая головой, шептал Лермонтов и тут же спохватывался: — Но и бабушка, и друзья, и полк, и ещё многое, многое, что стало дорого в Петербурге, неужели всё это тоже только снилось?..»

Лермонтов чувствовал, что кончилась целая полоса жизни, которая никогда уж больше не повторится, и ему было больно и грустно. Но в этой боли и грусти было что-то сладостное.

Неприятные же ощущения, тоже сами по себе сложные, которые одновременно жили в нём теперь, касались его отношений с Машет. Когда он в начале мая приехал из Петербурга, Машет встретила его светлыми слезами радости. Потом она тоже много раз плакала, но уже от ревности, изводя и Лермонтова и себя. Например, перечитав «Тамань» (уже в книге), она, тревожно и пытливо глядя Лермонтову в глаза, заставляла его клясться, что между ним, то бишь Печориным, и молодой контрабандисткой не было ничего, кроме неудавшейся лодочной прогулки. Лермонтов, разумеется, возражал, что Печорин — вымысел, не имеющий к нему как личности никакого отношения, и клясться отказывался. «А Лопухина с родинкой на щеке — тоже вымысел? — сквозь слёзы выкрикивала Машет и, судорожно сминая страницы, невнятно от рыданий, читала: — «...среднего роста, блондинка с правильными чертами, цвет лица чахоточный, а на правой щеке чёрная родинка...» Ну, как? — вскидывала она злые глаза на Лермонтова и продолжала: — «Я её не видел ещё, но уверен, узнаю в вашем портрете одну женщину, которую любил в старину...» Ну как? Как? — горестно твердила Машет и с презрением и сарказмом добавляла: — Хоть бы не раскрывался уж так-то на всю Россию! Людей бы постеснялся!..»