Читать «Смерть и воскрешение А.М. Бутова (Происшествие на Новом кладбище)» онлайн - страница 75

— Не имеем права, поскольку выполняем задание командования, — отвечает Воловой все с той же, даже еще усиливающейся подловатенькой улыбкой.

— Там убивают! — почти кричит Бутов. — Понимаешь — в эту секунду там убивают!

— Не имеем права сворачивать! — снова повторяет Воловой. — Поскольку выполняем приказ. Подумаешь, где-то кто-то кричит, а мы нате… Офицеры штаба армии, слава богу, а не скорая помощь…

И хотя Бутов старше Волового по званию и может решать, он не приказывает водителю броневика спуститься по съезду и ехать туда, откуда несется зов. И пока это видение стоит перед ним, он понимает: тогда, в пять лет, — он ничего не мог сделать для спасения матери, и все-таки на него легло проклятие. А сейчас в его силах было спасти, может быть, тысячи людей — он знает, что это так, — спасти беззащитных. И уже ничто на свете не снимет с него новое проклятье, придавливающее к земле, продавливающее в глубину.

Но все-таки приказа водителю броневика он не отдает.

Почему?

Он и сам не мог бы ответить почему, просто не хватило решимости.

И понимает, что это, произошедшее в три часа ясного весеннего дня на автостраде, ведущей к Зееловским высотам, непременно решает его судьбу, которая сейчас определяется там, наверху. Понимает, что сейчас он предстоит перед теми, всё решающими, — убийцей, которому нет прощения.

Но когда они едут обратно из штаба армии, он все-таки приказывает водителю ехать налево, хоть стон — протяжный, безнадежный — оттуда уже не доносится. Тишина. Действительно мертвая тишина.

— О промедлении в выполнении приказа будет доложено, — говорит Воловой. И близко от автострады, так километрах в двух, они видят лагерь, окруженный оградой с колючей проволокой, со стороны автострады закрытый для взгляда леском.

Ворота открыты. Все пространство от ворот до серых цементных блоков заполнено трупами; а ведь сначала показалось, что это живые ползут по асфальтовой площади от цементных блоков к распахнутым воротам; но это только так кажется; «мечтается», — сказала бы Тося.

И на вышках пусто, но выставили тупые свои рыльца пулеметы, так что видно, откуда скосили эти тысячи людей солдаты охраны лагеря; расстреляли и ушли, выполнив приказ.

И уже трупный запах, еще — еле заметно, дымком курится над площадью.

Бутов все ходил и ходил между лежащими людьми. Но они мертвы — мертвы; с остекленевшими глазами, без прощения глядящими внутрь Бутова.

Но нашелся, наконец, живой, всего только один из тысяч, устилающих асфальт. И этот живой сказал:

— Убили нас всех вчера днем.

— Между тремя и четырьмя? — спрашивает Бутов.

— Да, между тремя и четырьмя, вероятно. Мы ползли к воротам, сквозь огонь пулеметов, длинными очередями бивших с вышек. Нас расстреливали, а мы ползли через частый дождь смерти. А я почему-то остался на свете, — сказал этот единственный; беззубый — выбили, что ли, ему зубы, или они сами выпали от голода, авитаминоза, черт знает от чего; беззубый, как Р. там, в тундре.

Но он был молодым, этот единственный оставшийся в живых, хотя он шамкал, и кожа обтягивала череп; только глаза остались живыми. Он сказал: