Читать «Избранные произведения в 5 томах. Книга 4: Джек в Австралии. Рассказы» онлайн - страница 164

Но удел смертных — жить дальше. А удел легких, как пух, облаков — понемногу собираться все гуще, гуще, застилая небо, без следа затмевая солнце.

Было так. Возвращалась любовь, и, подобная грозной молнии, между ними вспыхивала страсть. Тогда ненадолго небо сияло над ними чистой лазурью. А потом, неумолимо, неизбежно, на горизонте вновь громоздились тучи, не спеша, потихоньку наползали на небосвод, отбрасывая то здесь, то там ненастные холодные тени, — не спеша, потихоньку сгущались, затягивая небесную ширь.

Шли годы, и небо все реже прояснялось от вспышек молний, все более скупо проглядывала из-за туч лазурь. Постепенно и, казалось, необратимо все ниже нависала над ними давящая серая пелена.

Почему же все-таки Эгберт не пытался предпринимать что-нибудь? Почему не пробовал утвердиться в этой жизни? Почему не был, подобно отцу Уинифред, столпом общества — пусть тонкой, пусть изящной, но опорой? Почему не желал впрягаться ни в какую упряжку? Выбрать для себя хоть какое-то четкое направление?

Ну, что на это сказать? Можно свести коня к водопою, но нельзя насильно заставить его пить. Водопоем был мир, конем — Эгберт. А конь уперся — и ни в какую. Не мог он пить, не мог, и все тут. Зарабатывать на хлеб с маслом ему не было надобности, а работать просто ради того, чтобы работать, он отказывался. Не будут вам водосборы кивать головками в январе, не закукует в Англии на Рождество кукушка. Почему? Не их это дело в такую пору. Не хотят они. Да и не могут хотеть.

То же было и с Эгбертом. Не мог он связать себя участием в общей работе, ибо не было в нем основного: побуждения к этому. Напротив — в нем глубоко засело гораздо более сильное побуждение: держаться в стороне. На отдалении. Никому не причинять вреда. Но держаться в стороне. Не его это дело.

Возможно, ему не следовало жениться и заводить детей. Но кто повернет вспять течение вод?

То же верно было и в отношении Уинифред. Она была не так устроена, чтобы держаться в стороне. Ее фамильное древо принадлежало к тому жизнестойкому виду растительности, чье назначение — тянуться вверх и уповать на лучшее. Ей было необходимо, чтобы жизнь ее имела четкое направление. Никогда в родном доме ей не приходилось сталкиваться с нерешимостью, какая обнаружилась в Эгберте и вселяла в нее такую тревогу. Что делать, что ей было делать лицом к лицу с этой пугающей нерешимостью?

У них в семье все было совсем иначе. Возможно, ее отца тоже посещали сомнения, но он держал их при себе. Пожалуй, он в глубине души не очень-то верил в этот наш мир, в это общество, которое мы строили с таким усердием, а доусердствовались, в конечном счете, до собственной погибели. Но Годфри Маршалл был сделан из другого теста, из муки грубого помола, замешанный круто и не без толики здоровой хитрецы. Для него вопрос был в том, чтобы выстоять, во всем прочем он полагался на волю Божью. Не слишком склонный обольщаться, он все же верил в Провидение. Не мудрствуя и не рассуждая, он хранил в себе своеобразную веру — веру терпкую, точно сок неистребимо живучего дерева. Просто веру, слепую и терпкую, — так сок в дереве слеп и терпок и все же с верой пробивается вверх, питая собою рост. Возможно, он был не очень разборчив в средствах, но ведь и дерево не очень-то разбирается в средствах, когда в стремлении выжить продирается к месту под солнцем сквозь чащобу других деревьев.