Читать «Рисунок с уменьшением на тридцать лет (сборник)» онлайн - страница 110

И вот однажды… вдруг… во время одной из прогулок мимо дома на бульваре… обрывки воспоминаний и прочитанных в последние годы текстов слетелись в одну стаю, и мне показалось: я поняла, кто и с кем спорил тогда, перед войной, внутри этой арки… Я почти уверена… Ведала ли Ольга Петровна, с кем свела случайное знакомство?.. Может быть, потому и рассказала, что ведала… Этого уже не узнаю никогда… Спросить не у кого…

Летним днем еще военного года я, по воле судьбы, явилась малолеткой на этот ни с чем не сравнимый бульвар, совсем и долго, очень долго не зная, по чьим – еще, быть может, где-то сохранным – следам ходила, с чьей горькой судьбой чуть было не пересеклась, кто хаживал через эту арку, через которую я, противостоя напористому, по законам тяги, потоку воздуха, не раз шла на встречу с одноклассницами…

Я почти уверена… Спросить не у кого…

Музыкальный момент

За два с половиной часа до начала концерта, за полчаса до открытия кассы войдите в самый первый, полукруглый, еще совершенно пустой вестибюль Большого Зала консерватории, что сразу за портиком, и ваши очень тихие, на резиновом ходу ботинки чуть слышно прохлюпают по лежащей на метлахской плитке кашице безвременья.

И если никто в этот миг не нарушит вашего хрупкого одиночества, деликатное звучание ваших шагов, мягко коснувшись стен, потолка, афиш, многочисленных стеклянных дверей, вписанных в полукружье фаса да, с задержкой, по закону эха, на краткую долю секунды, вернется вашему благодарному слуху.

Повремените входить в следующий вестибюль, остановите момент – быть может, это единственное место, где прекрасный момент можно остановить. Пройдитесь взад-вперед или по кругу, и скромное – предварительное – пространство вознаградит вас сторицей за ваше внимание к нему шелестом слетевшихся с газонов пушистых головок одуванчиков-шалунов, рассыпавшихся по стенам, афишам, стеклам, потолку; шуршаньем серебряной мишуры новогоднего бала; шарканьем легкого ветерка о шелк платья; позвякиванием хрустальных подвесок люстры зимнего сада. И если некий симпатичный интеллигент, спешащий приобрести билет на трехчасовое блаженство, не распахнет в этот миг высокую, медлительную дверь, все эти шорохи-шелесты-шалости, умножив пространство на несколько десятилетий, разойдутся кругами вверх и сквозь все преграды отлетят к знаменитым портретам, к сумрачному небу над старым городом, по которому плывет белое пушистое облако; в глубь прошедшей жизни…

…Когда приотворилась крышка – или как это называется у жесткой, не потерявшей формы, много лет пролежавшей без движения в темной кладовке коричневой дерматиновой нотной папки? – его останки, вернее, его останок, весом в пушинку, размером в чет верть мизиничного ногтя, едва сохранивший узнаваемость – ажурный овал с ножками, – выпал, как выпорхнул, в одну секунду пересек границу света и тени, резко обозначенную абажуром настольной лампы, которую в пасмурный ноябрьский день ни на миг не выключали. Пересек и, уже невидимый, вероятно, в плавном парении, опустился на пол или на ворсистый ковер, где его немыслимо отыскать, чтобы точней и красочней описать с натуры…