Читать «Немка. Повесть о незабытой юности» онлайн - страница 186

В комендатуру я пошла на следующий день. На мой вопрос, можно ли мне остаться в Барнауле, хотя в институт меня не зачислили, они ответили, что нельзя мне остаться. „Через неделю истекает срок твоего пребывания в Барнауле… А почему бы тебе не поступить в техникум?"

„В техникум? В какой техникум?" – „Этого я не знаю. В Барнауле много техникумов". Я знала, что в Барнауле не было педагогического техникума, где готовят учителей для младших классов. Значит, в техникум. Этого я не хотела… „Так, – сказал комендант, – мы даем тебе еще одну неделю. Но 1 сентября ты опять придешь к нам. Ясно?"

Когда я уже была на улице, вспомнила, что я же не сказала, что мне предстоят проверочные испытания в театре… Но сначала надо пройти эти испытания.

В театр я пришла точно в назначенное время, часов у меня не было, зато в театре висели часы.

Я увидела в фойе главного режиссёра, окруженного группой молодых людей, они, вероятно, после репетиции, вышли из зала. Растерянно я остановилась. Две молодые женщины – одна блондинка, другая брюнетка – приковали мое внимание. Режиссёр сказал им что-то, и все разошлись. Он и еще один маленького роста, лысый мужчина подошли ко мне. Второго мне представили тоже как режиссёра. Мы пошли в этажом выше расположенное затемнённое помещение с сидячими местами, откуда была видна сцена, у балюстрады стоял небольшой стол. Алексей Николаевич, главный режиссёр, спросил, что бы я хотела им показать. „Девушка и смерть". Они сели в третьем ряду, мне повелели остаться у стола. Меня не остановили до самого конца, поблагодарили и поаплодировали. За басню не было ни благодарности, ни аплодисментов. Потом мне следовало представить себе, что между балюстрадой и сценой протекает бурная шумящая река, а на том берегу проходит моя подруга (или мой друг), и я должна её позвать так громко, чтоб она меня услышала. И я кричала, как могла громко, махая порывисто рукой: „Ро-о-о-о-за!" Один из режиссёров крикнул мне: „Она уже слышит. Спасибо". Теперь я должна сесть за стол и сыграть швею, т. е. заправить полностью швейную машину и начать шить. По-моему, это я неплохо сделала. Оба встали, пропустили меня вперед через дверь, и мы вышли на свет. Остановившись, они очень любезно, по-дружески смотрели на меня. „Так, – сказал Алексей Николаевич, вынимая при этом из сумки ручку и записную книжку. – Теперь нам хотелось бы побольше о вас узнать. Вы приехали из провинции, это я уже знаю, и вам нужно жилье, по-моему, это в данный момент возможно".

И вдруг я подумала со страхом, они же не знают моей фамилии. Меня об этом никто еще не спросил. И бывший режиссёр нет. Только мой возраст их интересовал. Теперь только всё начнется. „Теперь фамилию, пожалуйста", – он держал ручку над блокнотом. „Герман". – „Герман", – повторил он, быстро посмотрел на меня и медленно записал мою фамилию. „И имя", – это звучало уже отчужденно. „Лидия". – „И из какого района?" – „Из Родинского района, из села Степной Кучук".

„Теперь еще вашу национальность". – „Немка". – „Но не из Германии?" – „Нет. С Волги. С 1941 года на Алтае". Мы пошли к его кабинету. В маленькой прихожей, где стояли два мягких стула, попросил он меня посидеть и подождать. Я села. Алексей Николаевич открыл массивную дверь, которая изнутри была завешена тяжелой шторой из гобелена. Они оба вошли и закрыли за собой дверь. В памяти не осталось никаких мыслей или чувств. Просто сидела и ждала… Тут пришел молодой мужчина, видимо, в спешке, и спросил, указывая рукой на дверь, хочу ли я туда. Я покачала головой. Он коротко постучал, рывком открыл дверь и исчез за занавесом. Дверь осталась настежь открытой… Так мне удалось услышать разговор по телефону с тогдашним начальником комендатуры Алтайского края: „Из Родинского района она приехала… Да, она действительно подходит и мы могли бы взять её… Я понимаю… Естественно, она не единственная такая… Всё понятно. Я только хотел спросить… Это мы уж как-нибудь объясним ей…"