Читать «Подземелья Ватикана» онлайн - страница 116
Андре Жид
– Тот, кого вы называете невиновным, сегодня убил женщину – вы даже знаете эту женщину…
– И выходит, у меня все в порядке?
– Этого я не говорил, но…
– И еще добавим, что только он как раз и мог на меня указать.
– Вот видите: надежда все-таки есть.
Жюльюс встал, подошел к окну, расправил штору, вернулся обратно и наклонился вперед, скрестив руки на спинке того кресла, где только что сидел:
– Лафкадио, мне бы не хотелось отпускать вас без доброго совета. Только от вас, уверен, зависит стать честным человеком и занять достойное место в обществе – хотя бы настолько, насколько позволяет ваше рождение… Церковь готова помочь вам в этом. Вот что: мальчик мой, наберитесь смелости – сходите на исповедь.
Лафкадио не смог сдержать улыбки:
– Премного вам благодарен за столь обязательные слова. – Он сделал шаг вперед и сказал еще: – Вы, конечно, не хотели бы касаться руки убийцы. И все же я хотел бы поблагодарить вас за ваше…
– Хорошо, хорошо, – произнес Жюльюс, издали взмахнув рукой с доброй улыбкой. – Прощайте, мальчик мой. Не смею сказать «до свидания». Но если затем вы все же…
– А теперь вы ничего не хотите мне больше сказать?
– Теперь ничего.
– Прощайте, милостивый государь.
Лафкадио важно поклонился и вышел.
Он вернулся к себе в номер. Полураздевшись, лег на кровать. Под вечер стало очень жарко, и ночь не несла прохлады. Окно было настежь раскрыто, но никакой ветерок не освежал воздуха; вдалеке электрические фонари на площади делле Терме, от гостиницы отделенной садами, наполняли комнату рассеянным голубоватым светом, который можно было принять за лунный. Он собирался поразмыслить, но странное оцепененье безнадежно сковало все его мысли: ни о своем преступлении он не думал, ни о том, как избежать наказания, – только силился не слышать больше тех ужасных слов Жюльюса: «Я было вас так полюбил!» А если бы он сам не любил Жюльюса – разве стоили бы эти слова его слез? И действительно ли он потому и плакал? Ночь была так тиха; ему казалось, забудься он на минуту – и тотчас умрет. Он дотянулся до графина с водой у кровати, намочил платок и приложил к груди: сердце его болело.
«Никакая жидкость на свете не размягчит уже это окаменелое сердце», – думал он, позволяя слезам скатываться на губы, чтобы чувствовать, как они горьки. Какие-то стихи пели в его ушах – он их где-то читал, а где – вспомнить не мог:
Он задремал.
Не сон ли это? Постучали в дверь, он слышал? Дверь на ночь он не запирал никогда; она тихонько отворилась, и в комнате возникла стройная белая фигура. Кто-то позвал его шепотом:
– Лафкадио… Лафкадио, вы здесь?
Сквозь полусон Лафкадио узнал этот голос. Но сомневался ли он, что это чудное виденье – наяву, боялся ли спугнуть его словом или движением – он молчал.
Женевьева де Барайуль, чей номер находился рядом с номером отца, невольно слышала весь разговор Лафкадио с графом. Нестерпимая мука толкнула ее в комнату юноши; теперь, поскольку зов ее оставался без ответа, она твердо решила, что Лафкадио покончил с собой, бросилась к изголовью постели и в рыданьях рухнула на колени.
