Читать «О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»» онлайн - страница 110

Одному из верующих грешников посвящена вторая история Мышкина. В ней отразились переосмысленные Достоевским факты из газетной хроники. Лев Николаевич рассказывает Парфену, как в уездной гостинице, где ему недавно пришлось остановиться, честный и «совсем не бедный» крестьянин зарезал, как барана, другого крестьянина, своего приятеля, только потому, что ему очень понравились принадлежавшие приятелю серебряные часы. Охваченный страстью к соблазнившим его часам, он убил «с горькою молитвой: “Господи, прости ради Христа!”». В подлинном происшествии, описанном в газете «Голос» от 30 октября 1867 года, причиной «убийства по молитве» было желание крестьянина-бедняка, продав часы, вернуться на вырученные деньги в свою деревню, к жене и детям. Но Достоевский переработал газетный материал, чтобы история помогла Рогожину глубже осознать, что и он задумал убийство из-за слепой страсти к Настасье Филипповне. Парфен реагирует долгим конвульсивным смехом на рассказ князя, говоря:

– Вот это я люблю! Нет, вот это лучше всего! <…> Один совсем в Бога не верует, а другой уж до того верует, что и людей режет по молитве… Нет, этого, брат князь, не выдумаешь! Ха-ха-ха! Нет, это лучше всего!.. (8, 183).

Третий рассказ, во многом контрастный второму, предваряет сцену обмена крестами по просьбе Парфена, который пытается этим «сдержать» свою руку и побороть желание убить Мышкина. Но он отдает князю свой крест и принимает крест Мышкина без веры в Бога. До конца осмыслить это и заставляет его третья история – о пьяном солдате, продавшем Мышкину свой крест и отправившемся пропивать полученные деньги. Поступок солдата, не свидетельствующий о глубине веры (Мышкин называет его христопродавцем), помогает Парфену лучше понять собственное состояние. Потому Рогожин, осмысливший обе истории, «невнятно пробормотал» князю в конце их встречи: «Небось! Я хоть и взял твой крест, а за часы не зарежу!» (8, 185).

Последний рассказ Льва Николаевича посвящен глубоко верующей крестьянке, набожно перекрестившейся при первой улыбке своего ребенка. Уравновешивая веру и безверие в русской земле, эта женщина, по предположению

Мышкина, могла оказаться женою солдата-христопродав-ца. История раскрывает безмерность любви и милосердия Божия к людям, особенно к кающимся грешникам, и тем призывает Парфена к вере и покаянию.

Раздумья над этими встречами привели Льва Николаевича к заключению, которое он сам расценивает как ответ Рогожину о своей собственной вере и о природе веры вообще: «…сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то говорить. Но главное то, что всего яснее и скорее на русском сердце это заметишь, и вот мое заключение!» (8, 184.) Как видно из приведенной цитаты, ответ Рогожину «насчет веры» (я имею в виду весь разговор с ним Льва Николаевича) – это ответ всем атеистам, который опровергает и идеи Ипполита Терентьева, еще до введения в действие этого героя.