Читать «О влиянии Евангелия на роман Достоевского «Идиот»» онлайн - страница 104

По ассоциации уже не с Пироговым, а с современными Достоевскому «теоретиками» (западниками и «социалистами»), имеющими лишь книжное представление о жизни, о народе, Ипполит наделен еще одной тщеславной, хотя и возвышенной, мечтой: «быть деятелем», способным мгновенно повести за собою других. Эта мечта восемнадцатилетнего мальчика, многие месяцы смертельной болезни живущего одиноко в своего рода «подполье», рушится в конце эпизода с компанией Бурдовского. Обращаясь к окружающим, Ипполит говорит с горечью:

– Я хотел жить для счастья всех людей, для открытия и для возвещения истины… Я смотрел в окно на Мейерову стену и думал только четверть часа говорить и всех, всех убедить, а раз-то в жизни сошелся… с вами, если не с людьми! и что же вот вышло? Ничего! Вышло, что вы меня презираете! (8, 247).

Беспочвенную веру в то, что за пятнадцать или даже за десять минут можно возвестить истину, убедив в ней общество, Достоевский, начиная с 1860-х годов, приписывал «деятелям-социалистам», в частности, Петрашевскому, Чернышевскому и Добролюбову.

Желая показать и на примере короткой жизни Ипполита (как это уже было сделано в отношении потерявшего веру Рогожина), что атеизм порождает болезнь души и открывает дорогу к преступлению, Достоевский, устами Евгения Павловича Радомского, называет Ипполита «доморощенным Ласенером» (8, 350), уподобляя неудачливого самоубийцу герою нашумевшего парижского уголовного процесса 1830-х годов. Радомский делает это под впечатлением от признания юноши, что из-за близости его естественной смерти суд не знал бы, как поступить, если бы ему «вздумалось теперь убить кого угодно, хоть десять человек разом», и он мог бы «комфортно» умереть в тюремном госпитале. «Не понимаю, – пишет Ипполит, – почему людям в таком же, как я, положении не приходит такая же мысль в голову, хоть бы только для шутки? Может быть, впрочем, и приходит; веселых людей и у нас много отыщется» (8, 342).

Пьер Франсуа Ласенер был убийцей, отличавшимся крайним тщеславием и чудовищной жестокостью. Ипполит наделен, хотя и в меньшей степени, теми же чертами. Достоевский в один из моментов работы намеревался сделать этого юношу «главной осью всего романа». По двум неосуществленным вариантам развития действия Терентьев либо хотел убить, либо действительно убивал Настасью Филипповну, а в более раннем наброске признавался князю Мышкину: «Я хотел вас всех перерезать, я даже этого не смог сделать. Бессилие! Бессилие целого племени!» (9, 275; 378–381).

В свете всего изложенного Ипполиту, естественно, кажется «несколько смешным», что его верный друг Коля вздумал подражать Мышкину «в христианском смирении». Больной собирается расспросить князя, почему тот утверждает, что «смирение есть страшная сила» (8; 328–329). Он пытается и самостоятельно осмыслить слова главного героя. Но в его толковании смирение оказывается ничем иным, как болезненно-извращенной формой гордости. Об этом свидетельствуют строки «Необходимого объяснения», которые вполне могли бы принадлежать перу подпольного человека: «Знайте, что есть такой предел позора в сознании собственного ничтожества и слабосилия, дальше которого человек уже не может идти и с которого начинает ощущать в самом позоре своем громадное наслаждение… Ну, конечно, смирение есть громадная сила в этом смысле, я это допускаю, – хотя и не в том смысле, в каком религия принимает смирение за силу» (8, 343).