Читать «Революция 1917 года глазами ее руководителей» онлайн - страница 164
Давид Сергеевич Анин
…Был пятый час утра. Оглашали и вотировали заготовленный закон о земле. На трибуну поднялся неизвестный матрос – один из многих, слонявшихся весь день и ночь в кулуарах и проходах. Приблизившись к креслу председателя, занятого процедурой голосования, матрос постоял некоторое время как бы в раздумье и, видя, что на него не обращают внимания, решил, что настал час «войти в историю». Обладатель прославленного отныне имени, Железняков, тронул председателя за рукав и заявил, что, согласно полученной им от комиссара (Дыбенки) инструкции, присутствующие должны покинуть зал.
Началось препирательство между В.М. Черновым, настаивавшим на том, что «Учредительное собрание может разойтись лишь в том случае, если будет употреблена сила», и «гражданином матросом», требовавшим, чтобы «немедленно покинули зал заседания». Реальная сила, увы, была на стороне анархиста-коммуниста, и верх одержал не Виктор Чернов, а Анатолий Железняков.
Быстро заслушиваем ряд внеочередных заявлений и, в порядке спешности, принимаем десять первых статей основного закона о земле, обращение к союзным державам, отвергающее сепаратные переговоры с центральными державами, и постановление о федеративном устройстве российской демократической республики. В 4 часа 40 минут утра первое заседание Всероссийского Учредительного собрания закрывается. Следующее назначено на 5 часов того же дня.
Медленный поток выносит взволнованную толпу из зала. Спускается с помоста и В.М. Чернов, свертывая на ходу бумажки в трубочку. Вместе проходим к вешалкам с платьем. Караул никого не останавливает. Только слышу по адресу Чернова:
– Вот этого бы в бок штыком!
Не чувствуется усталости. Грызет тоска и возмущение. На душе сумрачно и тревожно. Что готовит грядущий день России? Учредительному собранию? Его членам?
Послесловие
О причинах поражения
Помещенные в этой книге материалы исходят от разных авторов и толкуют о разных событиях и этапах революции. Тем не менее всем этим материалам присуще что-то общее. Это трудноопределимое «что-то» свидетельствует о крайней сложности, многогранности и противоречивости этих событий, которые никак нельзя уместить в прокрустово ложе непогрешимых законов и закономерностей. Приведенные здесь факты, суждения и умонастроения наносят, мне кажется, ущерб не только многим легендам, которые упрочились в советских книгах о революции, но также и некоторым общепринятым представлениям, которые нашли себе приют и в трудах западных авторов.
Начнем с малоизвестных, но в некоторой степени курьезных фактов. Из почти протокольных, сухих записей генерала Лукомского мы с некоторым изумлением узнаем, что обычно «слабовольный» и «нерешительный» Николай Второй, находившийся в первые дни революции в Ставке в Могилеве, проявил в те дни несвойственную ему самостоятельность и непреклонность. Игнорируя советы не только Родзянко, генерала Алексеева и некоторых великих князей (которых он, может быть, имел основание подозревать в привязанности к «либерализму» и «конституционализму»), Николай Второй отметает также увещевания последнего царского председателя Совета министров кн. Голицына и других министров, в преданности которых он сомневаться никак не мог. Несколькими днями позже в вопросе об отречении «безвольный» царь опять проявляет неожиданное и никем не предвиденное упорство.
