Читать «Юдаизм. Сахарна» онлайн - страница 329

А роль гг. Мищука и Красовского? «Мздоимство» вообще при судебном расследовании недопустимо, а здесь оно не только явно, но, так сказать, и «расселось в креслах», как неуличенный барин или, вернее, как неарестуемый барин; так как участие здесь денег несомненно и не отвергалось заподозренными. В каких пределах и как оно произошло? Через кого произошло? Все это осталось невыясненным, неразобранным. И лежит по сей день «невыведенным» сальным пятном на скатерти судебного стола в Киеве.

Безнаказанность явного, неотрицаемого подкупа, или усилий подкупить, бесконечно ослабляет идею чистоты суда и не может не послужить самым отвратительным прецедентом для будущего. «Значит, вообще дозволено подкупать», — должен заключить обыватель. «Можно искать и можно покупать показания бедных людей», и даже — подкупать лицо, которое «приняло бы на себя вину добровольно». Зрители и вся Россия не может не подумать очень основательно, что суд на этой степени квалификации самого себя, на этой степени взгляда на самого себя, — уже не есть «суд» в сколько-нибудь взыскательном и строгом смысле.

 Далее, — ну, Бейлис «не виновен», но ведь кто-то совершил все-таки это беспримерное злодеяние? Суд оставил обывателя и Россию в бесконечном недоумении и в смущении, — в довольно основательном, наконец, раздражении и жалобе «про себя», «в сердце»: как подобное злодеяние, свидетельство коего выставлено было в пещере чуть не «напоказ» и найдено через несколько дней по совершении преступления, осталось не разысканным в виновнике своем? Если «не Бейлис», то «ищите другого!» — естественное требование обывателя и России. Естественно, убийца не остается около трупа, и на то́ и существует розыск и судебное следствие, что оно вообще умеет и должно уметь что-нибудь более сложное, чем взять убийцу около трупа убитого. Степень опытности, умелости и искусства, проявленного в Киеве «около дела Ющинского», решительно остается позади сравнительно со старым дореформенным судом. Что́ же это за «суд», который ничего не умеет «найти» и все пропускает «сквозь пальцы»?! Это не «суд», а, извините, — ротозей. Говорим не о суде в последнюю заключительную его фазу, не об «октябрьских днях» суда, когда он был довольно напряжен, а о двухлетней вялой и промозглой волоките его. Эта «волокита» являет собою ту степень бездеятельности и инертности, которая лежит недалеко от преступления.

Гилевич вовсе был найден не в Лештуковом переулке, а в Париже, — переодетый и с другим именем. Можно было его «искать во всем свете»,но г. Филиппов знал или обдумал, что можно найти именно в Париже. В киевском процессе мелькнули имена Шнеерсона, Ландау, Эттингера; но именно только «мелькнули», — «не попав на удочку». Наш суд похож на какого-то «карася для щуки», а не на «щуку для карася». Скорей его кусают, чем он кого-нибудь кусает. Он много «говорит», но «делает» он чрезвычайно мало. Что-то похожее в нем на «прогрессивный паралич»: единственный случай, где «прогресс» есть болезнь, упадок и смерть. В самом деле, — «суд», который не «судит», а только рассуждает и обнаруживает красноречивые дары, — в сущности, мертв. «Суд должен наказать преступление»: из этой формулы обывателя не вырвешься, ибо она вековечнее всяких фраз. Чтобы злодеяние, подобное совершенному над Ющинским, осталось неразысканным и ненаказанным, это мутит сердце простого русского человека. Пассивностью или чем другим, во всяком случае тут суд виновен, и он виновен перед всею Россией. «Суд не защищает нашу жизнь», — думает каждый, обращая глаза свои к Киеву; «суд есть посмешище для злодеев», это — resume русских людей о своем русском суде, тоже довольно печальное.