Читать «Василий Гроссман. Литературная биография в историко-политическом контексте» онлайн - страница 170

Атаров противопоставлял гроссмановскую прозу тому, что принято было называть «легким чтением». По словам автора предисловия, писатель и не стремился развлечь читателя, тут иной пафос: «Антифашизм Гроссмана – выношенный плод его жизни».

Читатель-современник догадывался, что критик подразумевает не только расистскую политику нацистской Германии. Сталинскую тоже.

Но формально атаровский вывод не противоречил цензурным установкам. И автор предисловия вновь и вновь акцентировал специфику биографического контекста: «Есть у венгерского поэта Антала Гидаша (в переводе Н. Заболоцкого) стихи, родственно-близкие послевоенной прозе Гроссмана:

Черные руки вздымают мосты,Мертвые люди вздымают персты,Мать моя, руку вздымаешь и ты.

Быть антифашистом – значит обладать гражданской зоркостью.

Быть антифашистом – значит чувствовать ответственность перед мертвыми, читать свою рукопись глазами тех, кто погиб.

Быть антифашистом – значит верить в доброту человека, в конечное торжество человечности над скотством».

Намек был прозрачным. Атаров опять рассуждал не только и не столько о борьбе с нацизмом.

Тезисы суммировались уже в качестве выводов. Получалось, что Атаров не столько автора сборника характеризовал, сколько анализировал личные наблюдения: «Писатель Василий Гроссман обладал этими свойствами – в жизни он был нелюдимый, замкнутый человек, неудобный для легкой дружбы, угрюмый и грозный, как правосудие. К тому же в последние годы он знал, что умирает, – он умер от рака. И только сейчас, перечитывая его посмертный сборник рассказов, понимаешь, как этот нелюдимый человек неутомимо искал дороги и тропинки к людям, как этот порою обижавший близких человек ненавидел предательство дружбы, как этот угрюмый и грозный, точно само правосудие, человек верил в непобедимую доброту человечности».

Здесь отчетлива интонация сочувствия, дружеского участия, скорби. Липкин же, цитируя предисловие, внес свои коррективы – на правах «самого близкого друга». Чуть ли не одернул Атарова: «Правильно, Гроссман был неудобный человек для легкой дружбы, ненавидевший предательство дружбы. Но что это за дружба, если она легкая и способна на предательство? Знакомство, завязавшееся в редакции, в доме творчества, во время пирушки, всегда ли превращается в дружбу? Гроссман требовал от дружбы честности, стойкости, самоотверженности».

Далее мемуарист перешел к инвективам. На правах «самого близкого друга» рассуждал об излишней доверчивости писателя-нонконфомиста: «Тот же Атаров льнул к нему, приходил к нему, как ученик к учителю, и Гроссман встречал его благосклонно, но, вступив в партию, Атаров стал функционером, его назначили редактором журнала “Москва”, он постепенно отстранился от преследуемого Гроссмана, и, конечно, когда они случайно встречались, Гроссман смотрел на него “угрюмо и грозно”».