Читать «Россия в XVIII столетии: общество и память. Исследования по социальной истории и исторической памяти» онлайн - страница 154

В своей интерпретации второго раздела Польши Соловьев был не одинок. Ему вторили сперва Н. И. Костомаров, затем М. О. Коялович, а в столетнюю годовщину второго раздела появилась небольшая работа А. П. Липранди, общественного деятеля право-монархического толка, с характерным названием «„Отторженная возвратих“. Падение Польши и воссоединение Западно-Русского края». Однако уже в дореволюционной историографии высказывались и иные точки зрения, в частности, о том, что участие России в разделах Польши было вызвано сугубо прагматическими соображениями, а защита православных была лишь предлогом. Более того, отмечалось, что радикального улучшения положения польских православных в России опасались, поскольку это могло привести к усилению бегства в Польшу русских крестьян. Еще Карамзин связывал разделы Польши с присущим всем государям стремлением к расширению своих владений и, хотя он и утверждал, что внешнеполитическая экспансия Петра I и Екатерины II имела целью исключительно обеспечение безопасности России, фактически тем самым признавал ее имперский характер.

Действительно, разница между официальными декларациями и истинными намерениями правителей крупнейших держав и в XVIII столетии была весьма значительной, что в полной мере относится и к Екатерине, чья мораль, которой она руководствовалась во внешней политике, была, по словам Е. В. Тарле, «общепринятой моралью, не хуже и не лучше». И, конечно же, вряд ли кто-либо из монархов того времени отказался бы подписаться под словами Фридриха II Прусского: «Если вам нравится чужая провинция и вы имеете достаточно сил, занимайте ее немедленно. Как только вы это совершите, всегда найдется достаточно юристов, которые докажут, что вы имеете все права на занятую территорию».

Особенно примечательна трактовка разделов Польши В. О. Ключевским, который полагал, что сосредоточенность российской власти на диссидентском вопросе была ошибкой, поскольку национальная задача внешней политики состояла как раз в воссоединении Западной Руси с Россией. «В продолжении шести-семи лет сумятицы после смерти короля Августа III, – писал он, – в русской политике незаметно мысли о воссоединении Западной Руси: она затерта вопросами о гарантии, диссидентах, конфедерациях». И далее: «Предстояло воссоединить Западную Русь; вместо того разделили Польшу. Очевидно, это различные по существу акты – первого требовал жизненный интерес русского народа; второй был делом международного насилия». Не вполне понятно, как представлял себе Ключевский реализацию «жизненного интереса русского народа» без «международного насилия», но вполне очевидно, что, в отличие от Соловьева, он, таким образом, не связывал защиту православных с идеей собирания русских земель. Не видел он и разницы в идеологических основаниях первого и второго разделов: они были для него одинаково ошибочны, поскольку сохранение государственности Польши, «освобожденной от ослаблявшей ее Западной Руси», по мнению историка, было выгоднее России, чем ее разделы. Заметим, что и Соловьев, и Ключевский, и другие их коллеги по историческому цеху, жившие и работавшие во второй половине XIX – начале XX вв., когда основные принципы международного права уже составляли обязательную часть знаний всякого образованного человека, фактически не рассматривали Польшу в качестве субъекта международного права и полагали присоединение к Российской империи земель, за много веков до этого находившихся под властью Рюриковичей, совершенно законным и естественным.