Читать «Легенды горы Кармель» онлайн - страница 68

Его работой остались довольны и неожиданно предложили ему – перед самым возвращением в Англию – спроектировать две защитные артиллерийские башни в Хайфской гавани. Работа казалась сравнительно простой и не должна была занять много времени; кроме того, помимо финансовой составляющей, Харрингтона привлекла возможность побывать в Святой земле. Для него, человека англиканских убеждений, это было чрезвычайно важным; так что он согласился. Харрингтон осмотрел старую хайфскую крепость и окружающую местность, выяснил особенности фарватера и тех орудий, которые планировалось установить на башнях, узнал, какие строительные материалы будут в его распоряжении, выбрал места для строительства – при которых огонь с башен будет дополнять друг друга, а не служить помехой – и начал обдумывать их фактическое устройство. За время проектирования башен он даже успел совершить короткую – хотя и не самую безопасную – поездку в Иерусалим; город восхитил его своей глубинной духовной силой, но ужаснул грязью и варварством. Неожиданным образом в Иерусалиме Харрингтон разговорился с одним раввином – из числа тех евреев, которые за двести лет до этого были изгнаны из Испании и всё еще говорили на староиспанском. Объясниться с ним было непросто, но – в конечном счете – они нашли общий язык. «Вы, люди Запада, – сказал раввин, – приезжаете сюда из любопытства». «Нет, – ответил ему Харрингтон, – мы приезжаем сюда, потому что верим, что здесь проходит дорога между добром и злом, между спасением и гибелью». «Вы, люди Запада, – ответил раввин, – думаете, что добро и зло существуют сами по себе; но как же так может быть?»

Вернувшись в Хайфу, Харрингтон много думал об услышанном. Как для почти любого христианина с некоторой симпатией к протестантским идеям, для него не было вопроса важнее, чем проблема добра и зла. Он знал – чувствовал не только душой, но и кожей, – сколь реальными являются добро и зло и сколь многое в человеческой жизни требует не слезливого католического покаяния – лишь ведущего к новым грехам и к новому злу, – но бескомпромиссной оценки в терминах моральной честности и религиозного абсолюта. Этический самообман ради внутреннего спокойствия и социального комфорта казался ему презренным – возможно, в каком-то смысле приемлемым в хаосе разлагающейся Азии, но бесконечно недостойным людей Запада. Более того, проехав по землям Средиземноморья – с их моральным и культурным вырождением и их смуглыми, искаженными пороками лицами, – он как никогда остро ощущал, как узка дорога к спасению и как широки и разнообразны пути гибели. Насилие, пороки и страсть к наживе уже казались ему вездесущими, а благородство, бескорыстие и честность – чем-то таким, что было оставлено в глубоком детстве в далекой Англии. К некоторому своему изумлению, он даже начал скучать по жене. И все же, когда он думал о том, как именно ему следовало ответить иерусалимскому раввину – каким образом он должен был объяснить бесконечную реальность добра и зла, не сводящуюся к исполнению тех или иных указаний или предписаний, – он не был способен прийти ни к какому убедительному выводу.