Читать «Самый большой подонок» онлайн - страница 291

Геннадий Васильевич Ерофеев

Слова Сверх-Д, давшего безжалостную оценку оценку моей жизни, больно ранили меня. Произошло то, что случается со многими из нас. Мы можем ненавидеть и проклинать своё убогое существование, иногда с долей кокетства, иногда вполне искренне, но как только слышим подобный приговор своему житью-бытью из уст другого человека, в нас происходит сложный психологический излом, из духа противоречия мы ощериваемся как загнанные крысы, ополчаемся на посмевшего высказать нелицеприятное мнение о нашей неказистой жизнёнке, торопливо выстраиваем круговые оборонительные редуты психологической защиты и бьёмся до последнего за признание её значительности так же неистово, как совсем недавно кляли и поносили, вдохновляясь на праведный бой осознанием её якобы высшего смысла…

Я появился на свет с широко распахнутыми глазами, изначально неся в себе (как некоторые несут врождённый сифилис) невытравимый вирус сомнения в необходимости странной, непонятной, не берущейся никакой линейной логикой сюрреалистической затеи, имя которой человеческая жизнь. Позднее я понял, что ношу под сердцем постоянно мучающую меня занозу: «Лучше бы я никогда не родился!». Или, как сказал горький похмельный пьяница после тяжёлого пробуждения на вентиляционной решётке метро: «Мама, роди меня обратно!».

Я вышел в жизнь и покатился по ней смешно и неуклюже – так катится по льду человек, впервые вставший на коньки, причём плохо наточенные. Со временем техника катания усовершенствовалась, но лишь настолько, чтобы мне не пришлось походить на явного шута, клоуна или шоумейкера в цирке на льду. Однако настоящей техники, непринуждённой и раскованной, позволяющей передвигаться по скользкому жизненному полю с высоко поднятой головой, я так и не приобрёл. И сейчас, когда капсула мистическим чёрным саваном опускалась на меня, стремясь сокрыть от посторонних взоров сложную игру порождающих временные аномалии чудовищных неодолимых сил, которым я безропотно вручал свою судьбу, я с горечью подумал, что ни один жизненный отрезок не был пройден мною на хорошо и отлично: то я трусил или малодушничал, то уходил с линии огня, то избегал острых углов, то прятал голову в песок, то недожимал, то недотягивал, то недорабатывал, то небрежничал, полагаясь на пресловутый авось, то катился на одном коньке, уподобляясь сачкующему на поле хоккеисту. И всё равно это была моя собственная жизнь, и она принадлежала – должна была принадлежать! – мне одному.

Мечущиеся по краю обрыва мысли неожиданно опрокинулись в далёкое детство, в ту точку на временной оси, когда произошла история со свистком Кольки Емелина. Она неоднократно являлась мне в снах. Как и наяву, я не мог поднять руку на Аркадака, заставляющего Коляму выкупить его собственный свисток, расплатившись деталями от антикварного механического будильника. Я глупо и некорректно отождествлял Сверх-Д с Аркадаком. Было что-то символическое в том, что Аркадак потребовал от Кольки будильник. Он хотел выцыганить у Колямы время. Сверх-Д собирался сделать почти то же самое. Он хотел отобрать у меня моё время, хотел вырвать меня из моего временного контекста, что было лишь немногим лучше смерти. Он приторговывал временем легко – как лежалой мукой или подержанными автомобилями.