Читать «Мозаика малых дел» онлайн - страница 11

Этот пекущийся о моей душе антисемитизм сменяется «научным антисемитизмом» Просвещения. «Никакого Бога нет. Крестись – не крестись, от себя не уйдешь. А значит, и от нас. Нет тебе спасения». А затем приходит черед европейского романтизма, упивавшегося свежей кровью национального самосознания – словесного, музыкального, культурно-исторического. Романтизм эмоционально согрел сухие рассуждения предыдущей эпохи. Отныне раса – путеводная звезда. Вместо Вифлеемской. То, что для евреев стало Катастрофой, для прочей Европы обернулось неврозом, на который и тысячи Фрейдов не хватит. Современный европейский антисемитизм – явление принципиально новое, это уже не просто антисемитизм, но способ европейской самоидентификации. Понятно, что европейцы отказываются видеть антисемита в убийце покупателей кошерных деликатесов или в поджигателе синагоги. Коль скоро это не наших рук дело, это не антисемитизм. Все что угодно: сведение счетов с Израилем, религиозный экстремизм, уголовщина. «Мы отказываем мусульманам в праве на антисемитизм, – говорит Европа. – Это наш грех, христианский. Через него мы уникальны». Шоа – это исключительно достояние Европы, которым она ни с кем не желает делиться. Глядите, сколь она величественна в своем раскаянии, сколь прекрасна.

Когда я высказал это соображение «всем-всем-всем», меня не поддержал «никто-никто-никто». Сын нашел это неполиткорректным, с чем немедленно согласилась моя немецкая сноха. Дочь со своим будущим швейцарским мужем в один голос сказали, что это, конечно, красиво, но… Швейцария, может, еще красивей, однако некоторым, например немцам, это обидно. Жена покачала головой: «Слишком глубоко копаешь, все гораздо проще. И вообще хватит уже про евреев. Расскажи, как было в Париже?»

А что в Париже? Первое, что приходит на память: несколько раз я видел мезузу, прибитую с внутренней стороны двери. Для меня это мучительно. Не вру – это было больно видеть. Потому что Париж говорит о себе не только «je suis Charlie», не только «je suis Voltaire», но и «je suis Proust». Потому что 23 августа 1944 года – это и мой день.

Остается только придумать название. «Если б тысяча Фрейдов»? Захотят – переименуют. А то еще и не захотят. Вообще не захотят. Сколько раз заказывали, потом отказывали – а ты уже потратил какую-то толику отпущенного тебе вдохновения. Думаешь, где бы использовать, жалко ведь, добро пропадает. «Если б тысяча кларнетов» – был такой чешский фильм. Малая толика того позора, что отпущен был студии «Баррандов». Вот уж где добро пропадало.

* * *

Признаюсь в слабости, совсем невинной. Поверьте, у меня их так мало – невинных, – что я с легкой душой их себе позволяю: гуляя по Парижу, вхожу в книжные магазины, где продаются (лежат) мои книги. В больших магазинах «Убийство на пляже» (об одном нераскрытом убийстве тридцать третьего года) лежит на видном месте.