Читать «Медведи в икре» онлайн - страница 3

Не последнюю роль во всем этом играло и то, что молодых американцев объединяло очарование Советским Союзом, знания о стране они теперь черпали из первых рук, и это был именно тот момент, ради которого они учились и к которому готовились. Что еще делало этот период особенным больше чем что-либо другое, так это возможность свободно общаться с русскими. Тот промежуток времени лежал как раз на полпути между ужасом сталинской коллективизации и порожденным ею голодом, с одной стороны, и бессмысленной кровавой баней репрессий — с другой. Настрой был оптимистическим: многие русские верили, что все самое худшее осталось позади и что впереди — более светлое будущее, в котором их ждали «растущая свобода и личная безопасность». Революционный идеализм еще не погиб. Тейер и его коллеги могли общаться с любыми русскими людьми — балеринами, театральным людом, музыкантами, даже с политическими фигурами и военными. Буллит поощрял встречи своих дипломатов за пределами посольства; он сам образовал широкий круг приглашаемых в Спасо-хаус, где можно было встретить такие легендарные фигуры большевистской революции, как Николай Бухарин, Карл Радек или маршал Буденный: последний был героем Гражданской войны, «открытой душой с парой усов длиной с фут». В те дни москвичи не боялись приходить в резиденцию американского посла.

Посольская жизнь постепенно становилась все оживленнее, подпитываясь любовью Буллита ко всему необычному, «его пристрастием к тому, чтобы все делалось весело», как выразился Кеннан, и его решительным отказом «позволить жизни вокруг него впадать в тупость и тоску». Он все время был в поиске совершенно новых путей и действий — от бейсбола до поло — для того, чтобы установить с русскими более тесные отношения. Все эти развлечения тоже далеко выходили за обычные рамки, и, чтобы их организовать, он обращался к своему помощнику Чарли Тейеру, которому поручил следить за порядком в Спасо-хаусе и, что еще более важно, — за проводимыми публичными мероприятиями.

Тейер всегда был в центре любого веселья. Его называли «посольским озорником», и коллеги всегда вспоминали о нем с большой теплотой. В свои двадцать три он был моложе всех — голубоглазый, круглолицый молодой человек, чей слегка ангелоподобный вид никак не вязался со свойственным ему «бесшабашным чувством юмора» и «пристрастием к неистощимым шалостям». Дерзкий, «не пасовавший ни перед кем», по словам его будущего зятя Чипа Болена, «он, со своим изумительным нюхом на все нелепое, поддерживал в нас доброе чувство юмора». Другой его коллега, Лой Хендерсон, писал, что «его остроумие [и] по-юношески избыточные шалости привносили веселье в любое общественное собрание, в котором он оказывался». Но его несерьезный вид был обманчивым. Как тонко заметил его немецкий коллега Джонни Герварт, позднее ставший ему другом, он был «внимательным наблюдателем» за всем, что происходило на русской сцене, «человеком значительно более глубоким, чем многие полагали». Благодаря таланту и творческому воображению Тейера, получившего карт-бланш от посла, и помощи артистичной жены советника посольства Ирены Уайли посольство стало местом проведения нескольких эффектных событий («Я прямо сейчас действительно становлюсь самым опытным общественным затейником в мире», — хвастался Тейер в письме к матери). И самым захватывающим из этих мероприятий стал бал, описанный в одиннадцатой главе «Медведей в икре». Никто из тех, кто на нем присутствовал, не смог его забыть. Для москвичей он превратился в легенду, а Михаил Булгаков обессмертил его в своем шедевре «Мастер и Маргарита».