Читать «Её имена (сборник)» онлайн - страница 12

«Взгляни в лицо цветка…»

Взгляни в лицо цветка:благословенье и проклятье —в одном. Как смертная тоскаи счастье. Не рифмуй,и так всё связано смирительной рубахойродства, как белый свет нательныйво тьме и звездный кляп во рту.Зачем ты, камень, мать моя, лежишь в песке,во мне, а небу глаз не проморгать от птиц.Рифмуй – «отец», но про себя. Слезится дальтак старчески и близоруко. А близь – как дайвам бог сойти с ума. Никто не изгнан. Но и райне создан. Сосны? Да, пусть будут, и закатмеж ними. И ангелы, как кошки на пожаре,в нем носятся. И в соснах, и в тебе. На этомтут всё и держится, на этих нана каторжанахсвета – в пыльце, в цепях и песнях, без лица,взгляни…

«Сиянье дня меня тревожит…»

Сиянье дня меня тревожит.Оставь ее, пусть пишетрука: во всём, и среди ночи —сиянье дня. Любовь еще быть можетбез женщины. Без сына и отца. Без речи.Как мальчики в глазах – сиянье дня.Пусть пишет. У нее – края, а у меня —ни края, ни того, что держитих. Что держит? Какой-то бог зарыт, и дышитземля. Шевелится и дышит. В сердце.Как заживо. И дух всё режетхрусталик, затуманивает, пишет,где ни руки, ни глаза, ни меня.Откуда же сиянье? Что тревожит?И почему здесь близость, как культя,перебирает письма? Мир как письма.Так меленько изорвано, не сложит.И, как дитя растленное, где разошлись мы, —сиянье дня.

«Жизнь отплывает за спину, всё светлей впереди…»

Жизнь отплывает за спину, всё светлей впередии просторнее. Смерть, видать, возьмет налегке.Дождь и кошка в окне, спрыгнула в комнату,и уже на груди, лапой меня обняла за шею.Пришлая. Пришвин ее зову. Дерево в парике,поправляет его. Столько сказано и не понятоничего. Это странно – такая близость. Шельмаметит углы ее. Всё разрозненно, но на миг,как на снимке на память, выстроилось: улыбкинесколько принужденные. Или гости съезжалисьна так называемую. Да, mon ami трехцветный?Зыбко, но нет ничего устойчивей. Божья шалость.Как один, семеро их – вниз головой, в плаценте,чуть надорванной. За окошком. И все же странно.Так и сиди, пиши – с этой лапой на шее, анной.

«Этот рассказ будет в рифму и несколько дурковат…»

Этот рассказ будет в рифму и несколько дурковатв целях самодисциплины, ну и чтобы не унеслочёрт знает куда. Типа связываем рукаваза спиной – смирительные, как добро и зло.В общем, звали ее мадам Гхош.Познакомились мы, как в колодец летящее ведерко.Это когда оказался я до середины вхожв Индию, земную жизнь пройдя до дыркилучезарной. Где ангелы, как в лужах воробьи,купались… Нет, не так все было. По порядку.Она ребенком в лес пошла. И стала егерицей,окончив в Дехрадуне ДепЛесХоз и отпустив бородкуживотных знаний, эпистемку, короче. Не водицакоторая, слегка смешалась в ней с зверинойи смутилась. Но не надолго. Да, отличницей былаи женщиной. Что редкость – для егериц в веригахдомостроя. Смугла. И крепко сбита? Нет, смола,скорее, в ней преобладала. Свой род от кшатриев вела.Смола, сказал? Ну нет, ботва. Вообще, едвапоймем мы что в индийской женщине. В мундиреона была – картофель. Одинокий. Ее распределилив пропащий заповедник, в никуда, и на другомконце Бхарата. Ни леса там, ни зверя, ни людей.Война племен, нет языка, гортанное аргои пули. И помощник, из тех которые везде-нигде,по имени Творец Вселенной – Брахма, местный,с лицом текучим и улыбчиво древесным.Да, Брахма нас селил в лесничестве, она потомприехала. Я был с собой, вернее, с той,которая могла бы, и порой могла. Наш милый домнесуществующий звенел меж нами солнечной серьгойцыганской. Хозяйство Гхош – полсотни золотыхлангуров, обезьян из Красной книги,они сидят на ветках, как авгуры, и следыведут по небу к ним. В коротких шубках, темнолики,они сидят, листву перебирая пеплом пальцев,стволы деревьев забинтованы под ними,их доит племя здешнее, деревья то есть. В танцеритуальном подносят кринки. А те сидят, как в нимбахмеховых, и смотрят вниз, на племя молодоенезнакомое. А в крайней к лесу хате, триста летпустующей, живет король. Он – Шилорай. Удоиему приносят, пол метут, постель перестилают и обедготовят. И ждут. Хотя его уж семь веков как нет.Да, Шилорай, и имя подходящее. И Гхош мадамиз спального района наведывалась с Брахмой к намв лесничество. Мы их встречали с петухом,вернее, супом из. Потом фотографировались. Ом, —при каждом снимке Брахма наш икал,поскольку мы мадам хотели снять с ружьем,по весу равным ей, но совладать никакей с ним не удавалось: то в високнаправив Брахме, то в меня, то в ногусебе. К тому ж она надела поясокс патронами. К тому ж волченок за порогомскулил и скреб, и, приоткрыв из кухни дверь,врывался. И это не последний зверь,который был там на довольствии. Питон,израненный мотыгами, хромой павлинделил с ним жизнь. Ну в общем, тот еще притонлюбви и боли. И лес лежал, как исполин,сожжен, сворочен, срублен. «Красные рога» —военная застава за холмом, мертва дорога,и простыни висят со списками погибших, но враганикто не видит. Неподалеку Манас, носорогиистреблены, рога растворены в Китае. Манас, разум.Он пуст. Мы по ночам включаем Мертвых души слушаем под сеткою москитной. Спим, как пазл,прильнув друг другу. А наутро фройляйн Гхошк нам приезжает, с нею – Бхубан, вождьневедомого племени в подбрюшии Бутана,он нас зовет к себе, мы едем, там со ста коровдля нас собрали тридцать грамм сметаны,чтоб встретить подобающе. Совет старейшинперед походом в джунгли: два брата-киборгаи черепаха полуметровая глядят в огонь, понежесудьба кроится там, по крайней мере, выборкаее. Но тут отдельная история, вернемся к мисс.Так вот, вчера, в фб, скольжу по ленте: ба,знакомое лицо! И ссылка на газету. Интервью. Онатеперь Верховный Егерь. Да, в ней вырос лес.И рис. И край другой. И Брахмапутратечет в ней. И ружье стреляет. Вечеробычный мюнхенский, переходящий в утросто лет спустя. И та, с которой был, давно далече.